Вечер бредил. Ягуар луны, ягуар тьмы и ягуар улыбки пришли по мою душу, когда сова опустила крылья и, обнажив клыки, выпустив когти, бросились на образ божий – а я был тогда образом божьим,- но полночь свернулась у моих ног, а листья, по которым проползли дороги, изогнулись разноцветными змеями, холодя мою кожу чешуей. Черные терлись о мои волосы, пока не заснул и, как женщина около мужчины. Белые увенчали мой лоб. Зеленые окутали ноги перьями вещей птицы. Красные прикрыли то, что всего священней.
– Теперь ты вождь, теперь ты вождь! – кричат горбун и горбунья.
Я прошу их перестать, чтоб рассказывать дальше.
– Кольца змей обвивали меня, я был один, растревоженный, неловкий, и вот, в приступе страсти, я почувствовал, что пускаю корни. Было так темно, что реки бились о камни гор, а за горами Господь, уподобившись безумному зубодеру, вырывал деревья рукою ветра.
Тьма и бред! Пляска в листьях! Дубовые рощи гонялись друг за другом под грозным небом, отряхивая росу, как табуны на воле. Пляска в листьях! Тьма и бред! Корни мои росли, разветвлялись, стремясь к земным недрам. Я пронзил города и скелеты и вспоминал с тоскою, как легко ходил, когда не был ни ветром, ни кровью, ни духом, ни воздухом, ни тем воздушным веществом, что наполняют голову Бога.
– Ты вождь! Ты – вождь!
– По бесчисленным, безымянным корням текла моя прежняя немочь, за которую меня прозвали Золотой Шкурой, и смола моих глаз, мои глазницы и сама моя жизнь без начала и конца.
– Ты вождь!
– И вот,-устало закончил я,-вы слышите меня, и видите, и весь я перед вами.
Чем глубже проникают корни, тем глубже боль в сердце!
Но, кажется, я пришел послушать легенды, а вы, как ни жаль, молчите, словно мыши отгрызли вам язык…
Вечер назойливо смотрит на меня взглядом загнанной скотины. В лавке темно, пахнет пряностями, мухи мешают слушать мерный звук перегонного куба. Сквозь соломенную крышу падает свет, и кажется, что на глинобитных стенах трепещут белые бумажки.
– Слепые видят дорогу глазами пса! – говорит Хосе.
– Крылья, словно цепи, держат нас у неба!- говорит Агустина. И беседа наша кончается.
Легенды
Легенда о Вулкане
Шестеро жили в Стране Деревьев – трое пришли с ветром, трое с водой,- а видны были только трое. Трое скрывались в воде, и те трое, что пришли с ветром, видели их, когда спускались с гор напиться.
Шестеро жили в Стране Деревьев.
Трое, что пришли с ветром, носились по лужайкам, поросшим чудесами.
Трое, что пришли с водой, пригибали ветви, глядящиеся в реку, чтобы спугнуть птицу или сорвать плод; и плодов, и птиц было много, самых разноцветных.
Трое, что пришли с ветром, будили землю, как птицы, до рассвета, а к вечеру трое других укладывались, как рыбы, на мягкие речные травы и, притворясь усталыми, провожали землю ко сну еще до заката.
Трое, что пришли с ветром, ели плоды, как птицы. Трое, что пришли с водой, ели звезды, как рыбы. Трое, что пришли с ветром, спали в лесу, в листьях, где шуршали змеи, или на ветках, среди барсуков, обезьян, белок, древесных ящериц и маленьких медведей кинкажу.
Трое, что пришли с водой, спали в озерной тине или в норках ящериц, затевавших драки, смутные, как сны, а ночь проводивших у берега, словно пироги.
И те и другие ели плоды деревьев, клонимых ветром к воде, не отличая дурных от хороших. Первые люди знали, что дурных плодов нет, все они – кровь земли, послаще и покислее, что какому положено.
– Гнездарь-гнездотвор! – пропел дух этой земли в обличье птицы.
Один из пришедших с ветром обернулся на его голос, а двое других назвали его Гнездотвором.
Дух в птичьем обличье был раньше чудищем цвета дождя, с золотыми глазами, перечеркнутыми черным. Он был гибок, как мизинец, пахло от него рыбой, и его убили в море, стремясь к этой земле.
А убив, вступили на топкий берег, дивный, как чары: тополя у подножья гор, дальний лес, недвижная речка в долине… Страна Деревьев!
Они без труда добрались по берегу, светлому, как луч бриллианта, до зеленого гребня ближних мысов и, подойдя впервые к речке, чтоб напиться, увидели троих, упавших в воду.
И Гнездотвор сказал друзьям – ходячим деревьям, которые молча гляделись в воду:
– Это личины, друзья, скрывающие наши лица! Это наши двойники, наши маски! Это наши мать и отец, это чудище, убитое в море! Наш покровитель! Наша память!
Там. где кончалось море, начинался безбрежный лес. Текучий, стеклистый воздух над самыми ветвями, светящийся синим здесь, поближе, и зеленый, как плод, в глубине.
И, словно море недавно было тут, вода сверкала на каждом листе, на каждом цветке, на каждой лиане, на каждой букашке и ящерице.
Лес тянулся до Вулкана, непроходимый, густой, плодовитый и бесплодный, как змеи. Океан листвы, дробящийся о скалы и заливающий нивы, весь в бабочках – следах зверей, и белых, как шарики крови, бликах солнца.
Что-то треснуло в небе, и трое насторожились.
Две горы за рекой приподняли веки.