Юный Владетель сокровищ. Легенды

Та, что звалась Кабракан (в мифологии кнче – гигант, бог землетрясений),-она могла вырвать лес и поднять город,-выплюнула огонь, чтобы зажечь землю.

И земля загорелась.

Та, что звалась Хуракан (Хуракан – повелитель нетрон, дух неба, теоне киче) и слагалась из туч, ринулась на кратер, выпустив когти.

Небо вмиг потемнело, остановился темный день, сотнями вырвались из гнезд перепуганные птицы, и еле слышались крики пришедших с ветром, беззащитных, как деревья на теплой земле.

Обезьяны неслись во тьме, оглашая криками чащу. Словно зарницы, мелькали во тьме олени. Вихрем влекло тяжелых кабанов с белесыми глазами.

Мчались койоты, скалясь на бегу и налетая друг на друга.

Мчались хамелеоны, меняя цвета от страха, мчались игуаны, свинки, кролики, жабы, ящерицы и змеи, чья тень смертоносна.

Мчались гремучие змеи, удавы, гадюки, пронзительно шипели, гремели бубенцами, шуршали листвой и свистели, хвостом рассекая воздух.

Мчались хамелеоны, тапиры, василиски, чей взгляд был и тогда смертоносен, и гибкие ягуары – листва в пятнах солнца, и мягкие пумы, и кроты, и крысы, и черепахи, и лисы, и дикобразы, и мухи, и муравьи.

Крупными прыжками мчались камни, сшибая деревья, словно кур, и воды, держа в зубах неутолимую жажду, убегали от темной земной крови, от пламенной лавы, стиравшей следы оленей, кроликов, ягуаров, койотов и пум, и следы рыб в кипящей воде, и следы птиц в светящемся дыме, в пепле света. Падали звезды, не замочив ресниц в виденье моря, прямо в ладонь земли, слепой попрошайки, а она их не узнавала – теперь они не жгли – и гасила одну за другой.

Гнездотвор видел, как исчезали друзья, гонимые ветром, и гонимые огнем двойники*, освещенные желтым, как маис, светом молний. А когда он остался один, родился Образ.

Образ сказал:

– И был на земле день, что длился много столетий. День, когда весь день стоял полдень, прозрачный и светлый день без восхода и заката.

– Гнездотвор,- сказало сердце,- там, в конце дороги…

И умолкло, испугавшись ласточки, подлетевшей поближе, послушать.

А Гнездотвор долго и тщетно ждал, когда же голос сердца зазвучит, как голос души, приказавшей ему искать неведомую Землю.

Он услышал зов. В конце дороги, пролегшей по краю, похожему на круглый хлеб, кто-то звал его протяжно и глухо.

Песок дороги превращался в крылья под его ногами, и белый плащ взвивался за спиной, не волочась по земле.

Он шел и шел.

И вот зазвенели колокола, зазвенело в облаках его имя:

Гнездотвор!

Гнездотвор!

Гнездотвор!

Гнездотвор!

Гнездотвор!

Гнездотвор!

Двойники. – Имеются в пилу духи, сопутствующие и покровительствующие человеку. То же. что нахуали.

Деревья покрылись гнездами. Гнездотвор увидел лилию, ребенка и святого. Цветок, дитя и старец встречали его втроем. И он услышал:

– Гнездотвор. построй мне храм!

Слова летели, как розы, подхваченные ветром, а лилии цвели в руке святого и на устах ребенка.

Хорошо возвращаться из дальней страны в облаке из мелких бусин. Вулкан погас, и земля в кратере рыдала озерными цветами, а юный Гнездотвор стал старым за один день, который длился много столетий, и успел основать только селенье в сто хижин, столпившихся у храма.

Легенда о Волосяном

И бродит Волосяной, уводит длинноносых красавиц, вяжет гривы конам…

Мать Эльвира святого Франциска*, настоятельница у Екатерины, была когда-то послушницей, вырезала облатки в обители Непорочного зачатия, славилась красотой и говорила так сладостно, что слова на ее устах обращались в нежнейшие цветы.

Сидя у широкого окна, где не было стекол, послушница смотрела, как весенний ветер уносит старые листья, как зацветают деревья, как падают спелые плоды в садах, за старой стеной, где обветшавшие крыши и раненые стены так густо покрыты листвою, что кельи и коридоры кажутся истым раем, благоухающим дикими розами и душистой глиной. Она смотрела на милые своды переплетенных веток, где вместо монахинь жили голуби с розовыми лапками, и пела птица сенсонтль.

За окном, в глубоких ущельицах меж веток, ютился теплый сумрак, покрывавший крылья бабочек шелковистой пыльцою. Стояла тишина, только ящерицы шуршали в сладостном благоуханье листьев, покрывших ласковой зеленью толстые ветви, переплетенные у старых стен.

А здесь, наедине с Богом, она снимала кожуру с ангельских плодов, чтобы обнажить плоть Христову, продолговатую, как ломтик апельсина, – vere tu es Deus absconditus (Воистину ты Бог сокровенный (jam.).),- а тело ее и дух были там, в доме ее детства, где так тяжелы засовы и легки розы, и двери плачут от ветра, и стены смотрятся в воду фонтанов, как в чистое стекло.

Шум города смущал тишину окна и навевал тоску, словно шум порта перед отплытием: смеялся всадник, осадив коня, катилась повозка, плакал ребенок.

Эльвира (Мать Эльвира снятого Франциска – реальное лицо, основательница монастыря святой Екатерины в Гватемале (начало XVII в.)) видела коня, повозку, ребенка в поле, под кротким небом, заворожившим мудрый взгляд колодца, печального, как старенькая нянька.