Юный Владетель сокровищ. Легенды

Что-то произошло. Деревья ускользали из-под рук. Корни сами не знали, что струится у них сквозь пальцы. О, если бы это был сон! Быстрый толчок, подземный гул. Море, а кругом – бездна. Сон или явь? Бездна, пустота.

Хуан Пойе хмыкнул. Он не мог шевельнуть потерянной рукой и отдал движенье хрустальной руке сербатаны. Пламя коснулось дальних гор. Зубы, речные камни, стучали от страха, шуршал песок следов, царапали скалу ногти. С Хуаном шла Хуана, которая была не хуже его и ни в чем от него не отличалась.

Что-то произошло. Деревья ускользал и из-под рук. Корни сам и не знали, что струится сквозь пальцы. От содроганья корней родились ткацкие станки. Сон или явь? Пламя пощадило корни сейбы, вздутые, черные, влажные гамаки для земли. Так родились станки. Море снова и снова облизывалось от радости – все ж без рыбы легче! Сон или явь? Деревья стал и дымом. Если бы сон! Корни учились у весенней тряски ткать светящуюся нить. Пламя пощадило драгоценный копал, а серебро, золото, платина собирались жевать его, чтоб окаймить слюной метеоров темные рубахи земли.

Хуан протянул ветви к листве всех рек. Море – листва всех рек. Хуана хмыкнула и сказала: "Вернемся". И ему хотелось вернуться. Хуана крикнула: "Назад!" И ему хотелось назад. Он истекал кровью в этом зыбком мире. А там – - как вкусны воды, отдающие горным склоном! Как красивы они, словно синий сахар!

Большое зеленое пятно расползалось вокруг него – порожденье далеких морских цивилизаций, слизь водорослей на равнинах. Другое пятно зазеленело там, где безутешное небо смыкается с текучим нефритом волн. Пойе не стал ждать. Когда вдалеке зазеленело третье пятно тяжко дышащей воды, из которой звезды выбивали беззвучные брызги перламутра, он отступил, кинулся назад, по не успел поднять своих вод и утонул, извергая пену, как пасть бешеной игуаны, а прежде долго плавал бессильным и холодным трупом.

Ни Хуана, ни Хуаны. Но если утром в горах идет дождь, а над пепелищем стелется дым, тихий, как дым над угольками, глубокая гордость камней соберет победно-приторные капли и снова возникнет хрустальная рука сербатаны. Ничего нет, одни корни. Воздух сжег все, как есть, и земля чиста и ровна, словно тень. На юге пылает небо. Ничего – ни зеленой мухи, ни отзвука, ни крокодила с птичьим пометом в кармане. Под покрывалом земли спятстеклистым сном те, кто не знает сна,- кварц, и легкая пемза, и бессонный мрамор. Одни корни ткут в глубоких недрах, и снует челнок. Корни мангле рассекают мертвую птицу раньше, чем ее пожрут глаза пожара, прибрежного охотника, а корни какаовых рощ, благоухающие шоколадом, хватают ящериц и змей, вздувшихся от жара. Жизнь держалась только в рощах по милости ткущих корней, орошенных рукой сербатаны. Но даже зимой не являлись сюда ни Хуана, ни Хуан. Так шли годы. Века.

Девятнадцать тысяч лиг воздуха над морем. Четкие линии шиферной, плавучей чешуи, и зеленых порфирой мод осколками звезд, и гладкого, как фарфор, гранита, литого из сливок, и чешуйчатых зеркалец ртути на зыбучем песке, и резких, как на гравюре, теней, прочертивших красноватые и желтые узоры. Ровно и мерно растет безысходнее молчанье, осадок туманности. Жизнь обеих стихий иссякает в царстве растений, иссушенных суховеем и древней жаждой пожара.

Гулкий звон звездных одежд в опустошенной немоте пространства. Лунный обвал над недвижными стадами соли. Узда неживых приливов в зубах ледяных, резких, режущих волн. Вовне. Внутри.

Там, где минералы сдвигали мягкий сумрак, влага стала тревожить снова сон земли. Было сыро, как в подвале, и все светилось. Словно кто-то уснул в стенах яблока-розы, рядом с рыбьими потрохами. Словно воздуху приспела нужда, и он уже не пахнет плесенью, и не отдает холодом картофельной кожуры, как бывало раньше под вечер, когда тьма опускалась на камни; потому что, хоть все и сгорело, корни ткали жизнь на станках, которые тайно питала однорукая река.

Хуан Пойе хмыкнул. Гора наползла на него. Чтобы защититься, он поднял было потерянную руку и не успел шевельнуть другой – погиб. Куски порубленного змея. Осколки зеркала. Запах дождя над морем. Хуан не почуял беды, и вот он лежит меж вершин, поразивших его шпорами говорящих скал. Только голова, она одна, катится по земле в пене речных волос. Только голова. Корни гнали сок в стволы, в листья, цветы, плоды. Воздух стал живым и лесным; и маленькие слизняки – нежные мышцы мха – заколыхались у тайных расщелин каменистой, жаждущей почвы.

Хуан возродился во внуках. Капля его неисчерпаемых вод обернулась ливнями во чреве Хуаны, а те породили внуков – судоходные реки.

Вот и все на сей раз про Хуана и Хуану Пойе.

Судоходные реки, дети дождей, текли к морю и по земле, и под землей, побеждая горы, вулканы и коварные плоскогорья, подобные плотам среди разверзстых бездн. Они натыкались на звезды у глинистого дна и в глуби небес, глядевшихся близоруким хризопазовым взором в тихий хаос бродячих вод. текущих над скрытым ложем пористого песка, и в растревоженную грозой каменистую равнину.