Юрьев день

Я плёлся следом, пытаясь по её напряжённой спине понять, злится она на меня, или нет. Сегодня она снова была на каблучках, а строгая черная юбка, плотно обтягивающая её стройные ноги, была немного короче, чем школьная форма. На Настю глазело примерно половина наших ребят, и почти все не наши, а другая половина, по привычке, косилась на Лену Башкатову, и было ясно, почему. Вот уж про кого надо было говорить – «и эта туда же», так это про неё. Туда же у неё было всё, и юбка, и кипенно-белая блузка в обтяжку, и причёска, а-ля Татьяна Доронина. Даже бусы, ярко-красные, словно брызги развивающихся над головой знамён, придавали её гордому лицу совершенно новое, взрослое выражение.

А та ещё и постриглась. Не Лена, Настя. Немного укоротила волосы и уложила их так, чтобы концы смотрели в одну сторону. Какое-то взрослое, волнующее каре. До чего же красивая, господи…

Я шёл, оглядываясь по сторонам, пытаясь понять – каково это, жить без демонстраций и митингов, субботников и партсобраний? И не мог. Чем там люди вообще занимаются? Смотрят телевизор целыми днями? Говорят, все телепрограммы нашего телевидения специально записываются на Большой земле, и никто кроме нас никому не нужны. Да и нам они мы, честно говоря, не нужны. Смотрим мы их одним глазком, чтобы вечер занять.

Минут через пятнадцать наша колонна остановилась. Выйдя на главную площадь и уткнувшись в памятник Ленину, мы ладно построились и приготовились внимать. Каждый год, сколько я себя помню, мы стоим на этой площади и ждём, когда на высокие порожки перед белёным фасадом горкома поднимется Старый. И каждый раз он заставляет себя ждать. И каждый раз он говорит одно и то же.

Старого в городе боялись все. Мало кто решался называть его так прилюдно, тем более, в глаза. И когда он не спеша поднялся на импровизированную сцену, толпа сразу притихла. Все уставились на невысокого седого мужчину в неизменном коричневом костюме, руководящего нашим городом вот уже почти тридцать лет. Кроме него, никто в городе не одевался так старомодно, даже по нашим понятиям.

– Товарищи! – раскатилось над площадью его громогласное приветствие, щедро сдобренное раскатистым «ррр». – Поздравляю вас с замечательным праздником весны и труда! Алые знамёна социалистических преобразований гордо реют в этом бездонном и прекрасном весеннем небе, мирном небе нашей социалистической Родины!

Площадь разразилась аплодисментами. Уж что-что, а поддерживать Старого мы умеем. Больше ведь всё равно некого. Старый был в этом городе всем. Кажется, никто уже не помнил те времена, когда он не руководил нашей жизнью, в свойственной только ему манере: жёстко, пылко, и горячо. На его железной воле держалось всё вокруг. Старый не может умереть, не имеет права.

Могучий старый человек подавлял нас своей волей. Что бы он не говорил, ты слушал и понимал. Или даже не слушал, но всё равно впитывал в себя истину, которую он до тебя доносил. И так каждый раз. Каждый год.

Как нарочно, перед самым построением, Настя оставила группку учителей, и присоединилась к нам, пристроившись в первом ряду, прямо передо мною. Настя была на полголовы ниже меня, а на этих каблучках почти сровнялась со мной ростом, так что глазеть на Старого сквозь пелену её волос было даже приятно.

Я даже ощущал запах её духов, или, по крайней мере, мне так показалось. Вообще, пользоваться духами девочкам в школе не разрешалось, но сейчас-то мы не в школе…

Серый квадрат людского моря вокруг слегка колыхался, вязнув в тягучей пучине пламенных речей Председателя горкома. Слова, слова, слова. Достижения в науке и технике, классовой борьбе и укреплении мира во всём мире. А я стоял, и думал о том, что на Большой земле обязательно куплю себе плеер. Кассетный плеер с наушниками, и буду слушать группу Queen, там же наверняка найдётся человек, у их кого их можно будет переписать. Хрен с ними, с джинсами, больше всего в жизни мне хочется ходить с плеером и слушать Queen, уж больно артист хорошо поёт. Я и Насте дал бы послушать, ей бы наверняка понравилось. Она вообще, девушка прогрессивная, не то, что Ерохина – выучила наизусть Евгения Онегина, и думает, что жизнь удалась.

Продолжая мечтать, я встретился взглядом с Нель-Петровной, и та сделала мне большие глаза. «Смотри, мол, на сцену». Старый продолжал вещать, тряся над головой сжатой в кулак ладонью, совсем как товарищ Хрущёв на заседании Генеральной ассамблеи ООН, но через минуту я снова отвлёкся. Меня больше занимали мурашки на Настиной коже. Почему-то у нас считается, что девочки на первомайской демонстрации должны быть в юбочках и блузочках, хотя весна в наших краях затяжная, и в начале мая бывает ещё прохладно. Хотя колготки у нас, опять же, дефицит. Отец говорит, что раньше так вся страна жила, а теперь только мы, вот повезло-то. Вот бы сейчас прикоснуться к Настиной шее, и согреть её розовую кожу своим дыханием…