Юрий Андропов. На пути к власти

Объяснительная записка в ЦК КПСС Куприянова Г.Н., бывшего первого секретаря ЦК КП(б) Карело-Финской ССР

Секретарю ЦК КПСС тов. АРИСТОВУ А.Б.

Председателю КПК тов. ШВЕРНИКУ Н.М.

Зам. председателя КПК тов. БОЙЦОВУ И.П.

Москва 15.06.1956 г.

В своем заявлении от 26 апреля 1956 года на имя членов Президиума ЦК КПСС я просил восстановить меня в члены партии. В этой же части моего заявления я подробно объяснил: а) обстановку, которую создали вокруг меня сразу же после ареста Кузнецова A.А., Попкова П.С, Родионова М.И. и др.; б) отношение ко мне со стороны тов. Маленкова и Шкирятова; в) состояние моего здоровья; г) метод и характер разговора со мной М.Ф. Шкирятова за полчаса до ареста; д) как и почему я написал 17 марта 1950 г., т. е. в день ареста, письмо на имя И.В. Сталина, в котором назвал себя пьяницей, развратником, бездельником и болтуном, ведущим контрреволюционные разговоры.

Коротко объясняю:

1. С июня 1949 г. по день ареста – 17. III. 1950 г., т. е. на протяжении 8 месяцев для меня создали невыносимую обстановку травли, шантажа, слежки, придирок.

2. Я уже в октябре 1949 г. отлично понимал, что меня арестуют, и что идет подборка – фабрикация «фактов» – «материалов» для ареста. Под этим впечатлением и в такой обстановке я работал в течение полгода.

3. К моменту ареста я был доведен до состояния полной прострации. Мне стало безразлично, что обо мне говорят, что решают.

4. 10.1.1950 г. на заседании Оргбюро[46] тов. Маленков прямо предъявил мне обвинение в политической связи с «заговорщиками» Ленинграда, обвинив меня в попытке создать в стране двоецентрие.

5. 20.1.1956[47] г. я сдал дела и в этот же день моих детей в Ленинграде выбросили из квартиры. Я сдал квартиру в Петрозаводске новому секретарю[48]. Приехал в Ленинград к детям и должен был спать в ванной или проситься ночевать у соседей. А тогда я был еще депутат Верховного Совета СССР, кандидат в члены ЦК ВКП(б), генерал.

6. С 1.II по 17.Ш.1950 г. я жил в Москве с женой как отозванный в распоряжение ЦК. Неоднократно просился за эти 11/2 месяца на прием к Г.М. Маленкову – он меня не принял.

7. Агенты наружного наблюдения МГБ ходили за мной по пятам и вели себя грубо и цинично. В этой обстановке я думал и говорил неоднократно жене – «скорей бы уж арестовывали». А она, оказывается, тайком от меня писала в ЦК ВКП(б), чтобы меня положили в больницу (это я узнал в 1956 г., ее заявление очевидно сохранилось)[49].

8. 16 марта 1960 г. меня вызвал инструктор КПК т. Колесников. Он предъявил ряд мелких и необоснованных обвинений. У него я пробыл 11/2—2 часа, ушел в гостиницу «Люкс». Через 10–15 минут меня вызвал к себе М.Ф. Шкирятов и тут состоялась моя первая и последняя «беседа» с ним.

Это была, конечно, не беседа. Я сидел и выслушивал его обвинения, нотации, поток ехидных слов. Мне говорить не пришлось. Моих объяснений он и слушать не хотел, считая все доказанным. Шкирятов предъявил мне обвинения:

1) клевета на Маленкова – зачитал мне показания Сафонова, написанные через три года после событий;

2) что в моей книге «Карело-Финская ССР», изданной летом 1949 г. Партиздатом ЦК ВКП(б), я умышленно не осветил роль И.В. Сталина в обороне Карелии и Заполярья и тем самым де я хочу все заслуги по обороне Севера приписать себе[50];

3) что я много пью водки и имею несколько любовниц[51], что об этом ему доложили мои адъютанты.

Я пытался объяснить пункт за пунктом все подробно, ибо никакой вины ни в чем за собой не чувствовал и не чувствую.

Во всех разговорах, которые я вел, нет ничего контрреволюционного, в них нет даже ничего непартийного. Я ничего не выдумывал, может быть кое о чем и надо было своевременно сообщить ЦК. Я этой необходимости не видел.

Шкирятов заорал, назвал все это сплошной контрреволюцией, сказал, что я ленинградский выкормыш, что я никогда большевиком не был и что мне придется за все это отвечать в судебном порядке, т. е. что меня арестуют. Затем потребовал, чтобы все это я изложил письменно на имя И.В. Сталина, резко раскритиковал и не увиливал от глубокой, серьезной и прочее оценки своих действий. Что если я резко оценю все эти «факты» и обвинения, которые он предъявил, то мне будет легче. «Покайся, разоблачи себя в этом письме, – тебе легче будет, легче будет семье». Я понял это так. Напиши на себя что я говорю, тогда на следствии бить не будут и семью не репрессируют.

Я понял, что ни Сталин, ни Маленков, ни Шкирятов объективно ко мне не подойдут, никто меня не выслушает. Вопрос об аресте решен.

Я был страшно зол на всех, кто не хочет понять и выслушать меня. А все бьют, бьют (пока морально) и вот решил так: вы считаете меня пьяницей, развратником, болтуном, что же пусть будет по-вашему. Шкирятов приказал придти в КПК на другой день, т. е. 17.III, и написать это объяснение на имя Сталина.

17. III в полдень я пришел, написал сначала одно, потом второе заявление, отдал сам их Шкирятову. Мы распрощались. Никакой беседы по данному письму не было. А через 15–20 минут меня арестовали. Значит, мой арест не есть результат моего письма Сталину. Вопрос был решен давно. Очевидно, ждали выборов, чтобы не арестовывать меня депутатом Верховного Совета СССР. (Выборы были 12 марта.)

Никто из упомянутых в моем заявлении лиц не был подвергнут из-за этого репрессии. Да и в самом заявлении я писал Сталину, что все они честные люди, «если виноват, так это я, судите меня, я не прошу пощады».

Вот так родились на свет эти два письма на имя И.В. Сталина 17 марта 1950 года.

Я не был никогда ни пьяницей, ни развратником, ни бездельником, ни болтуном. Это могут подтвердить все честные коммунисты, с которыми я вместе работал на протяжении 30 лет.

Я совершил ошибку, написав такое письмо, надо было отказаться и ничего не писать, или коротко написать, что я ни в чем не виноват, обвинения Шкирятова вымышлены. Признаю эту ошибку и искренне сожалею, что так получилось. Но эта ошибка никому не принесла вреда, кроме меня.

30 лет я честно работал до ареста и готов работать сейчас, если мне будет оказано полное политическое доверие.

Прошу восстановить в рядах партии без взысканий, имея в виду, что за ошибку с таким заявлением на имя И.В. Сталина я пострадал и немало.

Г. Куприянов

РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 6265. Т. 1. Л. 295–298. Подлинник. Машинопись. Подпись – автограф.