Юрий Гагарин

Важнее другое свидетельство. Когда после полета Юрий Гагарин приехал в Гжатск, то на митинге в море людей он высмотрел Льва Михайловича и, буквально вытащив за руку из толпы, взошел с ним на трибуну.

Но, наверное, было бы тоже «спрямлением» отдавать предпочтение физике. А литература? И разве не в эти годы человек открывает другие, так близко соприкасающиеся с реальным миры? Тут, разумеется, многое зависит и от прочитанных книг — взятое оттуда сторицею возвращается в жизнь, в душе происходит как бы вечная циркуляция материй — вымышленной и действительной.

«Русскую литературу, — вспоминает Юрий Гагарин, — преподавала Ольга Степановна Раевская — наш классный руководитель, внимательная, заботливая женщина. Было в ней что-то от наших матерей — требовательность и ласковость, строгость и доброта. Она приучала любить русский язык, уважать книги, понимать написанное».

Лето 1949 года было в зените. Все так же плескалась прогретой, зеленоватой от ив водою, манила, звала к себе Гжать. И можно было бы с чистой совестью — шестой класс окончен отлично — валяться, кувыркаться в песочке на берегу от зари рассветной до вечерней зари. И дома вроде бы поулеглось, успокоилось — возвратился с фронта, женился старший брат Валентин. Зоя приехала живой, невредимой и вышла замуж… Живи — не тужи. Восемь человек в гагаринском доме, семья разрастается, но в тесноте не в обиде.

Но что-то стронулось, повернулось в душе и не дает Юре покоя. Смотрит на поплавок, давно утопленный хорошей поклевкой, а видит другое: отец устало присел на лавку, хмуро свертывает цигарку — работа все та же тяжелая, а силы не те, что раньше, да и обед скудноват. Мать извелась: ее забота на всех, а бедность ну никак не выходит из дому. Опустила руки, стоит у пустой печи, пригорюнилась…

«Мама, мама! Я помню руки твои с того мгновения, как я стал сознавать себя на свете. За лето их всегда покрывал загар, он уже не отходил и зимой, — он был такой нежный, ровный, только чуть-чуть темнее на жилочках… Я помню, как они сновали в мыльной пене, стирая мои простынки, когда эти простынки были еще так малы, что походили на пеленки, и помню, как ты в тулупчике, зимой несла ведра на коромысле, положив спереди на коромысло маленькую ручку в рукавичке… Я целую чистые, святые руки твои».

Когда-то он наизусть читал этот отрывок из «Молодой гвардии» А. Фадеева на школьном вечере, посвященном Международному женскому дню. Как давно это было! А материнские руки все те же, в пятнадцать лет ты для нее все еще маленький мальчик.

Дума, дума — до ряби в глазах… Что делать, чем им помочь, родителям, ведь ты уже не малыш.

Решился. Утром, когда мать гремела ухватом у растопленной печки, он робко подал свой голос.

— Мама, я не пойду учиться в седьмой, поеду в Москву поступать в ремесленное.

Мать чуть не выронила ухват.

— Это как понимать! Ты что говоришь? Семилетку надо закончить! Да кто же тебя отпустит такого… мальчишку?

— Я уже решил, мама. Я все продумал. Вон Паша Дешин в ремесленном учится и доволен. А дядя Сережа, твой брат? Он же был рабочим… Поговори, очень прошу, с отцом.

Что? В ремесленное? Никогда! У Алексея Ивановича один отговор, с нескрытой обидой: почему никто не идет по его, плотницкой, части? Валентин стал электриком, Борис тоже к рубанку не тянется.

Судят и рядят долго. Но материнские доводы перевешивают.

В Москве живет брат отца Савелий Иванович — переехал еще до войны, работает на заводе имени Войкова. Неужто не подсобит хотя бы на первых порах племяннику?

Письмо в Москву, и скорый ответ: пусть приезжает Юра, чем можем — поможем, и крышу дадим.

Оглядываясь потом на это последнее гжатское лето детства, Юрий Гагарин признавался с грустью:

«Хотелось учиться, но я знал, что отец с матерью не смогут дать мне высшее образование. Заработки у них небольшие… Я всерьез подумывал о том, что сначала надо овладеть каким-то ремеслом, получить рабочую квалификацию, поступить на завод, а затем уже продолжать образование… Все это я обдумывал наедине, советоваться было не с кем — ведь мать наверняка не отпустит меня».

Фанерный чемоданчик собрать недолго: смена белья, рушничок и скромный съестной припас — пара яичек, пяток огурчиков. Валентин поедет с Юрой, проводит до самой Москвы. Присели по старинному обычаю на дорогу кто на чем. Ну, в добрый час!.. Приобнял отца — стареть стал, шея дубленая, сухонькая. А к матери подошел — не выдержал, застлало в глазах, горло сдавило комом. Только одно и запомнил — шершавые теплые руки, погладившие по голове, и глаза ее, покрасневшие, мокрые.

«Да, с того самого мгновения, как я стал сознавать себя, и до последней минуты, когда ты в изнеможении, тихо в последний раз положила мне голову на грудь, провожая в тяжелый путь жизни, я всегда помню руки твои в работе…»

И по дороге на вокзал, перебарывая душившие слезы, вспоминал, как мать махнула со ступенек крыльца. Лишь на минуту вроде бы прояснилось, когда с пригорка увидел бирюзовый краешек Гжати. Да ива шевельнула ему веткой вослед…

II. ВЗЛЕТ

Глава первая