Юрий Гагарин

Валя иногда приходила его встречать. Юрий сердился, заставая жену у шлагбаума КПП, а она продолжала приходить, и однажды, почудилось, видел ее чуть ли не на аэродроме. Выговаривал: «Тебе что, нечего делать? Боишься, что разобьюсь. Ты только взгляни, какая надежная техника! Это же чудо, а не машины». А про себя радовался: «Замечательно, когда тебя вот так преданно ждут». «Понимаешь, Юра, у меня есть слово, договоренность с твоим самолетом и небом», — то ли в шутку, то ли всерьез объясняла задумчиво Валя. В такие минуты Юрий улавливал грусть и тревогу в ее карих глубоких глазах.

Но вот и своя комнатушка. Своя! И сразу в северный городок, в гарнизон переселилась частичка забываемого Оренбурга, а может быть, Гжатска. Приметил — занавески на окнах такие же, как в Оренбурге, наволочки на подушках похожи на гжатские, и еще что-то едва уловимое, близкое, такое, что после полета хочется лечь и лежать, как мальчишка, ожидая: Валя пройдет и коснется его головы ласковой теплой рукой. И потаенно, с удивлением и надеждой отцовства, взглядывал, как в ней нарождается новая жизнь. Интересно — девочка или мальчик? Он загадал девочку.

Нет, брат, вставай, вставай! Пора наколоть, принести дров, подтопить печку: теперь их в комнате трое, и этот невидимый третий дороже, роднее всего. Надо сходить за водой или «по воду» как поправляла, бывало, в Клушине мать. До краев наполнить кадушку, Вале теперь тяжело.

Вторая полярная ночь, как туча, опускалась за сопки. Какой незаметной прошла она с Валей! Коротали ее — дыханье в дыханье. Напеременки читали Сент-Экзюпери, словно угадавшего и открывшего им их же собственный мир. Слиянность дома, неба и самолета. Как будто они были соседями с этим французским летчиком и тот вылетал с Юрой крыло в крыло.

«Не знаю, что со мной творится. В небе столько звездных магнитов, а сила тяготения привязывает меня к земле. И есть еще иное тяготение, оно возвращает меня к самому себе. Я чувствую, ко многому притягивает меня моя собственная тяжесть! Мои грезы куда реальнее, чем эти дюны, чем луна, чем все эти достоверности. Да, не в том чудо, что дом укрывает нас и греет, что эти стены — наши. Чудо в том, что незаметно он передает нам запасы нежности — и она образует в сердце, в самой его глубине, неведомые пласты, где, точно воды родника, рождаются грезы…»

Голова Вали покоилась на руке Юры, и в ложбинке шеи он чувствовал, как пульсирует жилка, дающая ток тому третьему, чье сердечко уже начинало потихоньку стучаться, проситься в наш мир. Раньше, когда взмывал со взлетной полосы в небеса, отвечал за двоих. Теперь и за третьего, может… третью? Это надо понять и осознать.

«Задумчиво журча, к нему подступали волны доброты и нежности, которые он обычно гнал от себя, — волны безвозвратно утраченного океана». Значит, все это так близко?.. «Да, незаметно и постепенно пришел он к старости, к мыслям: «А вот настанет время», к мыслям, которые так скрашивают человеческую жизнь. Будто и на самом деле в один прекрасный день может «настать время» и где-то в конце жизни достигнешь блаженного покоя — того, что рисуется в грезах!.. Но покоя нет. Возможно, нет и победы…»

Тогда что же дальше — полеты, полеты, пока не состаришься или пока снисходительный к молодым и придирчивый к пожилым летчикам доктор не зацепится за какую-нибудь коварную загогулину на электрокардиограмме и не спишет «вчистую»? Праздные, сбивающие с толку, суды-пересуды по-столичному щеголеватых молодцов, с чистенькими летными книжками, торопящихся поступить в академию.

Но вот и Валя намекает, ведь он в ответе теперь за троих: Юра, а что же дальше? Неужели назначил он им на всю дальнейшую жизнь вот эти снежные сопки, льдистое море, ненастное небо, вызовы по ночам, ожидание благополучной посадки…

— Юра, послушай, Заполярье — это прекрасно… Сам выбирал. А что же потом? Вот родится ребенок…

— Если родишь мальчишку, будет папанинцем, — смеялся, обнимая, Юрий. — А девочку… Кто-нибудь из женщин дрейфовал на льдине?

Долго молчит. Он понимает, что переборщил со своими шутками, и тихо, серьезно:

— Надо стать летчиком, Валя… Профессионалом. Этому научит только здешнее небо. А потом… видно будет. Если захочешь, закончим с тобой академию. Ну кто помешает мне выучиться на генерала?

И они засыпают, слушая третье сердечко… То ли ночь за окном, то ли утро?

До чего же точно описывает свои ощущения Экзюпери! Вот он рассказывает о своем гидроплане, а Юрию представляется его острокрылый МиГ: «Когда запущены моторы… пилот всем телом ощущает эту напряженную дрожь. Он чувствует, как с каждой секундой машина набирает скорость, и вместе с этим нарастает ее мощь. Он сжимает ручку управления, и эта сила, точно дар, переливается ему в ладони. Он овладевает этим даром, и металлические рычаги становятся послушными исполнителями его воли. Наконец мощь его вполне созрела — и тогда легким, неуловимым движением, словно срезывая спелый плод, летчик поднимает машину над водами и утверждает ее в воздухе».

Утверждает машину. И тем утверждает себя. Это и есть то, что называется профессионализмом.