Юрий Ларин. Живопись предельных состояний

Последний год жизни нашего героя был в чем-то, наверное, тягостнее предыдущего – как тот, в свою очередь, в чем-то тяжелее прежнего. Здоровье убывало и убывало, однако ощущение совсем уж близкого, со дня на день, финала все-таки не пронизывало их семейную атмосферу. Дела обстояли неважно, однако и раньше бывало всякое, и всегда как-то справлялись, пусть даже с неминуемыми потерями то в одном, то в другом.

После очередного летнего месяца в Малаховке они вернулись в Москву, Юрий Николаевич продолжал перебирать в уме и в листах недавние пленэрные впечатления, пробовал подступаться и к другим сюжетам. Наверное, это время для него не было все-таки «болдинской осенью», но не было и кризисным, непомерно тягостным. Иногда они с Ольгой Арсеньевной отправлялись на прогулку в близлежащий Воронцовский парк – на коляске, уже по традиции. Так было и 13 сентября 2014 года.

После этой поездки как же он радовался ей – было тепло, люди гуляли, ему все нравилось – лошади, пони, люди, деревья, пруды, утки… Сказал, что следующим летом можно не ездить в Малаховку, а гулять здесь, в парке. Задумывался, говорил, наблюдая гуляющих, что хотел бы в Ниду. Снова повторил, что прах его, если что, надо развеять в Дюне. И утром все вспоминал эту поездку – какие же мы молодцы, что выбрались…

Эти слова Ольга Арсеньевна записала на бумаге в 5-10 утра 15 сентября. К тому моменту Юрия Николаевича уже несколько часов не было в живых, он скончался незадолго до полуночи, перед самым прибытием скорой, так что врачи могли лишь констатировать летальный исход. Его жена почти сразу, не выходя из шока, – вероятно, включились профессиональные, медицинские рефлексы, – подробно описала течение событий того рокового дня, 14 сентября. Но приводить здесь эту запись целиком мы не станем. Завершалась она такими фразами:

Он умер так, как хотел. Больше всего Юра боялся медленного и мучительного умирания. А смерть пришла быстро.

Николай Ларин рассказывает, что весть о кончине отца застала его в командировке:

Прекрасно помню нашу последнюю встречу – перед тем, как я уехал в Саранск. Как мы стояли на кухне, как обнялись, как я пошел к лифту, а он стоял в белой маечке.

Но вот когда я был в Саранске, то именно в день своей смерти, как говорила Оля, он позвонил чуть ли не всем – кроме меня. Хотя накануне мы с ним разговаривали. Я сидел в Саранске, около часа ночи раздался звонок, написано: «Оля», и я понимаю, что раз она звонит в час ночи, значит, что-то случилось. Сразу сдал ключи от номера в отеле, сел за руль и к утру был в Москве.

Предсмертную волю Юрия Николаевича о том, чтобы прах его был развеян на Куршской косе, у излюбленной дюны, семья исполнила. Хотя и более традиционный ритуал соблюла тоже: часть праха погребли на Донском кладбище, в большом семейном захоронении. «Это было совместное с Олей решение», – говорит Ларин-младший. Недолгое время спустя после московских похорон они вдвоем «совершили трехдневный марш-бросок», как выразилась Ольга Арсеньевна:

Для меня это имело большой смысл. Как только в конце сентября мы получили прах, сели с Колей в машину и поехали в Ниду. Я нашла подходящее место в Дюне, мы сделали в песке лунку и закопали прах. Не развеяли, но дюна все равно ведь плывет, движется, и прах развеивается неминуемо.

Нехитрый этот расчет оказался полностью верен.