Юрий Лотман в моей жизни. Воспоминания, дневники, письма

Здесь уже начинается то ли зима, то ли поздняя осень: деревья все сбросили листья, подстрижены и подвязаны кусты у домовдворцов, мимо которых я так люблю гулять одна; вчера выпал первый снег. А Марина все ездит на велосипеде. Переводов пока больше нет и неизвестно, будут ли вообще. Немного денег она заработала, чуть-чуть работает с юристом в качестве переводчицы, но это больше для души, чем для денег, которых почти не платят. Кончает сценарий и ищет издателя для книги. Здесь, если сразу не иметь 10 «проектов», как здесь говорят, то вряд ли можно рассчитывать на успех хоть одного. Безработица достигла рекордной отметки. Пока работы нет. Но она месяцев восемь будет получать пособие по безработице, так что пока не страшно.

В Америке выходит на русском маленький, но вполне пристойный журнальчик, в который Марина будет пописывать. Пока они почти не платят, потому что только становятся на ноги. Но ее обзор кинофестиваля в Монреале им понравился, и они просят Марину регулярно писать им о кино. <…> Вообще же Марина смелая: пишет не только стихи на английском (для себя – хоть на турецком!), но и книжку на английском для англоязычного читателя, а это, по-моему, очень тяжело. Ведь все равно чужой язык, да и Марина – не Набоков.

Друг мой, отзовись, сил уже нет ни мучиться-волноваться, ни ждать.

Поклон от Марины.

Целую тебя и обнимаю.

Твоя Фрина 12.11.91

19 ноября 1991 года

Милая Фрина!

Всего несколько дней назад послал тебе письмо и вот пишу снова. Ты же знаешь – я человек бестолковый и «нерегулярный», все делаю в нарушение регулярности. Пишу не потому, что имеется какое-либо дело или новость, а «так просто», захотелось. Просто очень тяжело, скучно и одиноко. В окружающей политике какая-то мура, жулики все равно наверху, только те, кто вчера молился партийности, сейчас выискивают и разоблачают национальных врагов. Но это все ерунда, а не ерунда то, что рвутся экономические связи с Россией, а иных нет и не скоро будут. Экономикой как у нас, так и в России руководят политики-дилетанты. Сейчас пожинаем грустные плоды того, что столько лет уничтожали талантливых специалистов. Ну да Бог с ними.

Книгу я кончил, дописал еще одну главку. Теперь ее печатают и вычитывают. Самое тоскливое для меня время – новую работу начинать невозможно, да и на-до-ело!!! Помнишь фильм «Профессия – репортер», то место, как он застрял с машиной в песке пустыни и, бухнувшись на песок, кричит в небо: «Надоело!»?

Ну, поныл и хватит. Просто я очень соскучился по тебе и утомился одиночеством. Вокруг меня несколько милых молодых учеников, рядом милая Саша, три дня в неделю в Тарту бывает Миша, заходит Кая с милыми внучками – все же я чувствую себя в глубоком одиночестве. Поговорить не с кем.

Опять разнылся, прости. Обратим наши взоры к светлой стороне. Книгу я кончил. Судить о ней сейчас не могу. Но если это не чушь собачья (что очень может быть!), то, возможно, вещь важная.

(Очень поздно – иду спать, завтра допишу.)

Прошли сутки. Продолжаю свое бестолковое письмо.

У нас все благополучно – еда, продукты – все есть, хотя дорого и продолжает еще дорожать. Но это все ерунда. Пришли внучки – иду учить их французскому языку. Это сейчас занимает меня больше, чем научные статьи и политические новости.

Вообще жаловаться – грех. Вот только что я отвечал на такое письмо; я получил оттиск научной статьи, автор которой, молодой (лет 25) лингвист, по неизвестной никому причине – покончил с собой – повесился в лесу. Мать издает его статьи и прислала мне оттиск. Статья хорошая. Его жалко, а о матери страшно и подумать. Беда в том, что мы страдаем от потерь, но не можем радоваться от того, что какая-то потеря не произошла.

Все мои книги – а их в производстве пять – где-то позастревали. Вообще сейчас у нас так: издательства есть, и с каждым днем их все больше, договоры заключают, даже иногда платят какието деньги, которые обесцениваются прежде, чем их положишь в карман. Но книги не выходят. Мы не издаем книги, а играем в издания (может быть, мы не живем, а играем в жизнь?).

Пришли Саша и Элен (Саша – Мишина, Элен – Алешина). Я с ними занимаюсь французским, и потом мы слушаем Окуджаву. И эти занятия доставляют мне больше удовольствия, чем лекции студентам, – состарился, видно! Песни Окуджавы, как казалось бы, потеряли злободневность – все другое, а слушать их без волнения нельзя. Это наш мир. Как у Тютчева: «мир, где жили мы с тобою»[471]:

Она, конечно, пишет мне, но постарели почтальоны,
И все давно переменились адреса…

Помнишь эту песню? Это «В моей душе запечатлен портрет одной прекрасной дамы…».

Вот так…

Но довольно болтать, пиши мне. Целую. Приветы всем твоим.

Марине особый.

Юра

19. XI.91.

Р.S. Пишу, а читать мне трудно. Посему не исправляю ошибок и опечаток.

3 декабря 1991 года

Юрочка мой любимый, любимый, любимый!