Юрий Лотман в моей жизни. Воспоминания, дневники, письма

Канада готовится к референдуму, который будто бы должен решить, что с нею будет дальше[518]. И будет ли немедленно отделяться Квебек или подождет еще два года до смены своего премьерминистра. <…> Пока же в сонном Монреале (это же не Нью-Йорк!) один профессор со звучным именем Фабрикант, родом из Белоруссии, десять лет проработавший в Университете Конкордия, из пистолета прямо в университете убил четырех своих коллег, которые, кажется, не давали ему работать: гранты отбирали, заставляли ставить свои фамилии под его работами и пр. Как видишь, и здесь тоже бывает весело. Главное, что убил-то «не тех»: те-то как-то спрятались, так он уложил четверых невинных. Абсолютно вменяемый человек и, говорят, очень тихий. Газеты шумят о нем уже месяц. А я хожу в этот университет на английский. Там теперь полно полицейских. И всем абсолютно не страшно.

Сегодня на семинаре по музыке в первый раз слушала Рихарда Штрауса.

Может быть, интересно, но сердце молчит: не «моя» это музыка. Я – дама старомодная, люблю стройность в музыке, а не гром и скрежет. <…>

К сожалению, Юрочка, артель веселых русских ребят, которые переправляли посылки с продуктами в Россию, не берется теперь отправлять их в Эстонию.

Говорят, что от них там требуют виз, пошлин, а это все деньги, и что с русским языком вообще им теперь там делать нечего. Меня очень огорчила эта новость. Значит, я не смогу переслать тебе продукты, как я хотела. Очень грустно. Маме, в Запорожье, хоть и долго, чуть ли не два месяца, посылка дошла в полном порядке. А почта ничего не дает, т. к. там мало что принимают: чай, кофе, конфеты. Безумно дорого и идет чуть ли не полгода. Так что, как видишь, тебе обязательно надо ехать сюда ко мне в гости. Я все еще не теряю надежду. Как ты себя чувствуешь, мой дорогой? Работаешь ли? Живет ли с тобой по-прежнему Саша или нет?

У нас осень. Мой клен потерял все свои красные листья в одну ночь, ветреную и дождливую. Но еще не поздняя осень, еще выпадают и ясные теплые дни, и, как писал Заболоцкий, «Улетает последний скворец, Целый день осыпаются с кленов силуэты багровых сердец».

Войди в осенний лес…

Можно сказать, что я живу хорошо, физически чувствую себя прилично, сплю, полюбила этот город, его улицы, небоскребы, толпу, людей в автобусах, смешных ребятишек всех цветов и расцветок кожи и одежды. Привыкла к тому, что здесь каждый одет как хочет, никто не обращает на тебя никакого внимания. Хорошо здороваться с шофером автобуса, приятно благодарить его на выходе и слышать ответное «добрый вечер», «пожалуйста». Но человек – странное существо, необъяснимы часто его желания. Теперь, когда есть возможность есть и пить, что хочется, – не хочется НИЧЕГО. Непонятно, но это так. Да не обидит это тебя, голодного. Так обидела Татьяна Толстая всех русских, проклиная Америку за ее изобилие. Я поняла и горечь ее статьи и ее иронию, но, Боже правый, что было писано о ней в желтом «Новом русском слове». Я продолжаю читать пошлые романы на английском; они мне как снотворное перед сном: их хеппи-энды, необъятная любовь, благополучная жизнь, которой никогда не бывает. Я их читаю, как детям читала сказки перед сном. А вздумала перечитать Достоевского, так чуть не померла с горя. Так-то…

Будь здоров, будь здоров, Юрочка, будь здоров только и, хоть изредка, весел.

Обнимаю тебя, твоя Фрина.

(На полях от руки: «Пришло ли письмо с красным кленовым листочком, с клена у моего окна? Марина кланяется. Федя – в порядке. Хорошо жить, как я теперь живу».)

10 ноября 1992 года

10/11-92.

Дорогой мой друг!

Пишу тебе утром после ночи, в которую ты мне как-то очень тревожно снился. Во сне редко тебя я теперь вижу. Будто бы ты у меня в Москве и будто бы у тебя болит глаз и мы не знаем, чем его лечить и как. И жалуешься ты мне, что работы нет, что университет сокращает Ваше русское отделение… Может быть, все это снится после письма Е. Краснощековой[519], что в университете Вашем такое наяву… Ах, Юрочка, дорогой, что у тебя болит на самом деле, что происходит в твоей жизни? – ничего не знаю. Письма от тебя редки (я понимаю, их приходится пересылать через Москву), и ты ничего о себе в них не пишешь.

Еще раз повторю свою просьбу, очень важно это для меня: пожалуйста, наговори мне кассету (хоть басни Крылова читай, что хочешь, лишь бы был со мною твой голос) и передай ее с кемнибудь в Москву Зинаиде Ивановне, фамилия сына ее, который здесь, Балакин. Ее телефон домашний – 944-25-48. Мне ее пленку привезут и заплачу я здесь сама. Твое дело – только наговорить пленку и найти кого-нибудь в Москве, кто свяжется с этой дамой. Я очень, очень об этом тебя прошу. А повторяю просьбу прежнего письма потому, что письма пропадают.