Читаем Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем «Список благодеяний» полностью

Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем «Список благодеяний»

И лишь три коротких эпизода: дважды играемая шекспировская «сцена с флейтой» и предфинальная, «У канавы», где происходит ее встреча с Человечком и Фонарщиком, — демонстрируют то единственное (третье) пространство и время, когда героиня только и ощущает себя свободной, говорит «настоящими, своими словами» (М. Булгаков), — это пространство и время игры, воображения, творчества.

Предметный мир

Пьеса насыщена разнообразными предметами с метафорическими игровыми возможностями.

Перечислю основные: плащ и рапира Гамлета. Колокольчик председателя. Флейта. Портрет Чаплина. Дневник (рукопись) Лели. Письмо госпожи Македон. Серебряное платье. Котелок (цилиндр) и тросточка Чаплина. Револьвер и газета полпреда.

Эти предметы не что иное, как материализация поэтических «рифм», преобразованных в элементы драматургической структуры пьесы.

Данная особенность поэтики Олеши была замечена критикой. В «Списке благодеяний», писал И. Крути, «каждая фраза и каждое слово <…> должны, по замыслу драматурга, иметь двойной смысл. С одной стороны, слово — элемент сценического действия, <…> с другой — и это для Олеши важнее, — оно некое философическое высказывание, афоризм с „особым“ смыслом»[342].

Все вещи, участвующие в движении сюжета пьесы и спектакля, имеют своих символических двойников, на них возложена немалая семантическая игровая нагрузка. Вещей сугубо реального плана в пьесе, кажется, нет совсем.

О предостерегающем колокольчике ведущего собрание, означающем «красную черту», которую нельзя переступать в ответах, уже говорилось.

Лепестки акации из Лелиного монолога преображаются в клочки разорванного ею дневника.

Флейта Гамлета в руках Маржерета превращается скорее в дудку, элемент не столько мюзик-холльного, сколько балаганного представления.

Серебряное платье, лебединое оперение «гадкого утенка» («поддержанное» чаплинским цилиндром), образ «всемирного бала артистов», символ мечты, оставшейся недостижимой для Лели, в финале, как и положено в сказке о Золушке, оборачивается лохмотьями героини.

Портрет Чаплина оживает — и Леля разговаривает с самим «Чаплином».

Одна и та же вещь, переходя из рук в руки, меняет свое значение. Тетрадь в руках Лели (дневник) — не просто «личная вещь», но и физический, материальный аналог мысли, «исповеди». В руках Татарова дневник превращается в инструмент шантажа, попадая же к Федотову, он приобретает значение улики.

Револьвер Федотова (ассоциативно связанный со знаменитым чеховским ружьем) в сюжетике пьесы приобретает значение функционального современного аналога шпаги Гамлета, т. е. средства восстановления справедливости.

Реальная газета в руках полпреда в пьесе проявляет смысловое противоположение «печатного» и «массового» (тираж) — уникальному и единственному («рукопись»). Рукопись пытается спорить с газетой и проигрывает спор, так же как погибает личность, вступившая в противоборство с «массой». Интонации интимного разговора симпатизирующих Леле людей до чтения газеты сменяются интонациями публичного изобличения «предателя» после (поддержанными и резкой сменой лексики в диалогах).

Даже яблоки, купленные подругой Лели, несут в себе возможность трансформации: на вечеринке у Лели им суждено превратиться в «мутный крюшон» (в случае же, если ими завладеет нищенка Дуня, они станут компотом). И возможно, не случайно именно о кадрах с яблоками говорит в связи с символизмом будущего спектакля Мейерхольд, вспоминая фильм Довженко «Земля».

Таким образом, вычеркнутые и дописанные фрагменты текста, «нужные» реплики и «правильные» ответы героини не изменяли собственно структуры пьесы, а именно ее сюжета о «человеке между двух миров» и важнейших антитез, остававшихся жить в спектакле.

Наконец, последнее. Устойчивого текста спектакля, похоже, не существовало. Менялись сценические площадки, на которых игрался «Список» в Москве (а с этим была связана продолжительность спектакля), менялись гастрольные города (и местные цензоры могли влиять на произносимое со сцены) и т. д. Таким образом, строго говоря, возможно утверждать лишь, что данный вариант текста звучал со сцены на премьере и нескольких первых спектаклях.