Юродивая

Солдат забился в истерике; Ксения оттащила торговку за угол красно-кирпичной стены, подобрала с дороги рассыпанных петушков, ссыпала в порожний короб.

Баба, утирая ладонью лицо, шмыгая носом, причитая, низко кланялась Ксении, безостановочно крестясь, бормоча восхваления, жалобы, благословения.

— Бог да будет с тобой, девонька!.. От смерти ведь спасла!.. От верной смерти!.. Бог, а не Дьявол, да будет с тобой!.. Время тяжелое, дикое… смутное… Дьявол ходит рядом, тут он, тута, вот вместе с нами сейчас был…

Это еще не Дьявол, — сказала Ксения, улыбаясь и сося красного петушка, — это просто солдатик наш, глупый, бедный. И мы бедные, и он бедный. А Дьявола мы еще увидим. Правда, никто не знает, какой он с виду сейчас. Он ведь, знаешь, обличья меняет. Шкуры разные носит. Узнай его. Не спутай ни с кем.

Она летела среди разрушения, тревоги, огней и выстрелов, и ее крылья не видел никто. И она сама их не видела, только чуяла: за спиной, чугунной тяжестью под лопатками, разворотом прозрачных широких теней за плечами. Как-то раз шла по зетемненной улице. Объявили комендантский час. Свет отнимали. Фонари, помигав, в муках умирали. Светящийся снег струился из черной воронки неба в лица редких смельчаков, отважившихся нарушить запрет. Ксения шла легкой босой стопой по леденистой мостовой, во мраке, не оглядываясь. Ни шуршанья шин. Ни выстрелов. Внезапная, непривычная армагеддонскому уху тишина. У ярко блиставшей витрины, сочащейся наглой роскошью, где вперемежку лежали алмазы и стразы, меха и шелка, манекены, одетые в манто из голубых мехов, задирали белые алебастровые ноги, а выпуклые громадные лампы беспощадно били в глаза, прожигая насквозь зрачки, стоял, сгорбившись, высокий человек, закуривал, наклоняя голову к слабому огню, мечущемуся между сложенных ладоней. Странный человек; на нем была необъятная, распахнутая всеми полами и подкладками бобровая шуба, высокая, как башня, песцовая шапка, шея его, обмотанная пушистым ангорским шарфом, высовывалась из скопища воротников, тряпок, дорогих одеяний, а лицо у него дрожало и морщилось, как у подзаборного бедняка, горького пьяницы: он нервно, судорожно курил, глубоко затягиваясь, презрительно выплевывая дым.

Ксения подошла к нему, сияя глазами.

Он повернулся к ней, выпустил дымное кольцо.

— Здравствуй, Ксения, — надменно, чуть усмехаясь, произнес незнакомец в бобровой шубе. — Потрепала тебя жизнь. Поизносилась ты слегка. Вот мы и встретились.

— Кто ты?.. — Ни испуга, ни любопытства не прозвучало в ее голосе. Она глядела на него прямо и весело, не опуская сверкающих в безлюдной темноте глаз.

— Тебе незачем знать мое имя. Ты и своим-то не слишком дорожишь. Наступит время — узнаешь. Или не узнаешь никогда. Все равно.

Они пошли вместе прочь от яркой витрины, углубляясь во тьму, буравя мрак телами. Незнакомец взял ее за руку.

— А ты высокая, почти вровень со мной, — жадно засмеялся он и холодными пальцами стиснул ее горячую ладонь, — как спутаны твои волосы!.. я подарю тебе расческу…

И внезапно развернул ее за плечи к себе, и зашептал ей в лицо, жарко и смрадно дыша, блестя белками безумных сладострастных глаз, тряся ее, тиская, вдавливая до синяков и кровоподтеков железные пальцы ей в яблоки плеч, в жилы запястий, прижимая ее тощие ребра к лоснящимся драгоценным бобрам:

— Идем со мной!.. я подарю тебе все, все в нашем прогнившем до костей мире… Я всем владею!.. У меня в руках все нити, все концы… по всем дорогам ко мне текут ценности мира… У меня бухарские ковры, индийские шпинели, сибирское золото, австралийские опалы… У меня лучшие вина земли, вкуснейшие яства, поданные на золотых и серебряных блюдах, меха редчайших зверей… Я сплю на перинах, набитых гагачьим пухом… ха, ха, ха!.. хотя я могу вообще никогда не спать… и все-таки сплю… потому что так надо… это красиво… Я могу купить все, чего ни пожелаешь… а желать можно бесконечно… и я бесконечно могу исполнять желания…

— Чьи?..

— Твои… Конечно, твои, чьи же еще… Ты еще не знаешь, каково это — жить в роскоши, спать на шкурах голубых песцов и белых медведей, жрать на золоте, носить шиншилловые палантины, кататься не в железных повозках — в лимузинах, похожих на гордых птиц… Мне подчиняются все, кто знает мою силу. Показать тебе мою силу?..

Он поднял руку. Рукав бобровой шубы скользнул вниз, и Ксения с ужасом увидела, как в темноте блеснула когтями растопыренная зверья лапа и приблизилась к ее лицу.

Через секунду он хохотал, прижимая зажмурившуюся Ксению к бобровому воротнику.

— Ха, ха!.. испугалась!.. я же фокусник непревзойденный, меня еще никто в трюках не переплюнул… это не сила… это просто смех один, захотел я посмеяться… над тобой… ты же… вы же так верите во все это, ну вот я и…

Он перевел дух. Ксения отняла лицо от его воротника и вгляделась в него. Зрачки ее расширились. Незнакомец отразился в них. Если б кто-нибудь сейчас поднес зеркало к ее глазам, она увидела бы, что отражения в ее зрачках — красного света.

Две красных фигуры.

Две кровавых тени.

Два пляшущих багровых знака.

Ей застлало глаза слезами. Поземка обняла ее щиколотки.