Юродивый Гавриил (Ургебадзе), преподобноисповедник

До грехопадения Адам беспрепятственно видел оба мира — физический и вместе с ним духовный, из которых премудрость и величие Божие явственнее и сильнее всего лицезрелись при видении небесных обиталищ Господа. Адам видел их до грехопадения, а после грехопадения это видение было сокрыто от него и от всего человечества и стало „безвестным“. Оно было даровано нам для лицезрения, но было отнято. Грех, непослушание, уход от Слова Божьего лишили нас способности видеть Его; а тем, которые вновь удостаивались явления „безвестного“, это давалось милостью Божьей за их особенную святость и добродетельную жизнь.

Значит, ближний мой, как видишь, необходима святость, чтобы человек вновь удостоился лицезрения „безвестного“, отнятого и изъятого у нас — величественной части дивной премудрости Божьей, подлежащей восприятию и ощущению посредством видения.

Если тут не было ничего непонятного, ближний мой, то думаю, для „безвестного“ этого достаточно.

— Нет, все понятно, отче, — ответил я.

— Тогда скажем несколько слов о более интересном, „тайном“.

„Тайное“ есть лоно тайных знаний премудрости Божией, куда люди допускаются по исключительному благоволению и Промыслу Божиему. Те, кто неопустительно, постепенно, от силы в силу, содействием и споспешествованием Святого Духа созерцанием, познанием и откровением приобщаются к высшим тайнам Божиим и поучением втайне умудряются в познаниях о Боге, ангелах и человеке. Одно дело — увидеть и услышать, а другое — вникнуть в тайну увиденного и услышанного.

„Тайное“ не лицезреется, ближний мой, как это было сказано о „безвестном“, но здесь наличествует только созерцание очами разума, которым Дух Святой придает силу устремления.

Для того чтобы человеку открылись врата познания „тайного“, помимо святости, необходимо, чтобы человек имел заслуги перед Богом. А заслуги человек приобретает смиренным и полюбовным претерпеванием множества маленьких и больших невзгод и испытаний, гонений, несправедливостей, насмешек, осуждений, трудов, пота и служения во имя Бога и Его святого Евангелия.

Святой жизнью перед Богом, как мы уже говорили, людям дается видение „безвестного“, а с присовокуплением к святости заслуг открывается также и „тайное“. Ибо человек своим подвижничеством сперва сподобляется грани святости, восхождением на высокие степени которой ему дается видение „безвестного“, а затем, если он вновь пребудет в усердном служении, то обретает благодать в очах милостивого и человеколюбивого Бога и получает от Него в дар уже познание „тайного“.

Когда человек бывает допущен в лоно познания „тайного“ и даются ему откровения по мере его, тогда он изо всех сил предается созерцанию, почти ничего не помня, даже самые естественные потребности, настолько сладостно для него это состояние. Он погружается в созерцание воспринимаемого разумными очами откровения и тщательно отцеживает его для познания. В подобном напряжении человек не испытывает ни усталости, ни пресыщения, но бывает облечен в великое терпение, так как душа его пребывает в великом умиротворении и всячески ожидает явления „тайного“. Пребывание в созерцании для него — услаждение, откровение же и постижение увиденного — неизъяснимая радость и блаженство.

Все это, ближний мой, исполняется на человеке высочайшей добродетели, той, которую преподобный Иоанн Синайский именует верой, надеждой и любовью. Недаром сказал я: „высочайшей добродетели“, ибо это и вправду последняя ступень лестницы добродетелей.

И все–таки, хоть человек и испытывает высочайшее блаженство, он все же не довольствуется этим и не унимается. Он еще сильнее устремляется к Богу, к еще более глубокому единению и неразлучному пребыванию с Ним.

За этим уже следует обо́жение, восприять которое невозможно ни каким бы то ни было усилием воли, ни напряженным подвигом, — безумие паче всякого смысла! Это — единственно Божий дар, непостижимая, невыразимая словом милость Творца к своему созданию, которую ему должен даровать Бог и животворящим действием Своего Божественного Духа удостоить его этого дара, который со стороны человека тоже требует своеобразной готовности — подвизания.

Здесь человек всем существом своим прилежит смирению, беспощадно смиряет себя и спускается на самое дно ощущения собственной немощности. Непрестанно вопиет, плачет и молит Бога, чтобы Он удостоил его неразлучным пребыванием с Ним, его Творцом.

Велико в это время пламя любви в человеке, являющееся всего лишь отдельным языком Божественного, вечного огня, именуемого любовью.

Он жаждет всецело воссоединиться со всем пламенем, а не быть отдельным языком его.