Юродивый. Преподобный Гавриил (Ургебадзе)

Первым рассказал свою историю О. Д.: „Уже больше месяца, как во мне началось какое-то странное борение. Свою супругу я очень люблю и, думаю, всегда относился к ней с уважением. Но в последнее время почти каждый день из-за каких-то пустяков, без всякого повода злюсь на нее, а иногда браню непристойными словами. Потом прихожу в себя, очень переживаю и извиняюсь: „Вырвалось поневоле, не знаю, что со мной происходит“. Но потом опять повторяю то же самое. Много нервничаю, молюсь, и священнику рассказал на исповеди, он не причастил меня, даже наложил епитимью, но ничего не помогает. Вот сейчас, когда мы были у отца Гавриила, и он бранился, я точно увидел себя. Мне стало очень стыдно, и я раскаялся в своем поведении, так как догадался, что он изобличал именно меня, глядя на меня и говоря: „Ой, что у меня вырвалось, что со мной происходит^“. Когда О. Д. закончил свой рассказ, другой брат, 0.3., продолжил: „Вы знаете мою историю, еще три недели не прошло с сороковин моей сестры. Я очень тяжело пережил ее потерю и с горя начал тайком пить. Питье я прячу в моей спальне, около постели, так чтобы мои родители не видели и не слышали, а то они, бедные, этого не переживут. У них остался один только я, и если увидят, что я спился, не перенесут этого. Я хочу бросить, много раз пытался сделать это, вижу, что разрушает меня, но ничего не получается. И к священнику не могу пойти на исповедь, мне стыдно, как я, взрослый человек, скажу ему, что каждую ночь выпиваю тайком, один, пьянею и так засыпаю?! Когда ты наливал отцу Гавриилу вино и он говорил тебе: „Заслони меня, чтобы не видели, как я пью“, а потом смотрел на меня и говорил: „Ты же не видел, значит, я не пил“, – это прямо задевало мою совесть, и я догадывался, что это был я“.

После посещения отца Гавриила, благодатью его божественного служения, которое выразилось в смирении и мудром действии, оба брата с того дня освободились от недугов: О. Д. больше не говорил своей супруге оскорбительные слова, а 0.3. не выпивал тайком. Тогда мы, восхищенные, не заметили одного обстоятельства. Отец Гавриил время от времени говорил: „Разве можно такому быть священником?!“ Мы думали, что отец Гавриил говорил это о себе, по поводу своего поведения, но нет! Ни один из вышеописанных поступков не был связан с ним, они относились к моим духовным братьям. Эти слова касались их в том смысле, что им – будущим духовным лицам – не подобало жить таким образом. Когда он перестал юродствовать и принял свое настоящее отеческое лицо, он сказал то, что точно предвидел в отношении обоих: „Я вижу их с потиром в руке“. После смерти отца Гавриила в течение нескольких лет сперва О. Д. стал духовным лицом, а затем – 0.3. Сегодня оба являются благочестивыми и достойными сыновьями Святой Православной Церкви».

Юродство – это Богом благословленный, небесный язык, противоречащий человеческому разуму. Старшая сестра отца Гавриила Эмма вспоминала: «Нет, мы его не понимали. Он с детства был человеком другой, особо тонкой души. Когда его рукоположили в священники, народ, по обычаю верующих людей, по-своему уважал его. А Гавриил, приходя домой, входил в церковь и душераздирающе плакал. Однажды дверь церкви была открыта, я услышала плач, вошла и обеспокоенно спросила его: „Васико, брат, почему ты так плачешь, у тебя что-нибудь не так?“ А вы знаете, что он ответил: „Сестра, Христос родился в хлеву, а меня народ уважает и целует руки“».

Теодора (Махвиладзе), игуменья Бодбийского женского монастыря, вспоминала: «Я никогда не сомневалась, что у отца Гавриила было особое восприятие мира. Можно привести очень много примеров, подтверждающих это. Однажды в день преподобного Шио Мгвимского в монастырь пришло много народу. После литургии, во время трапезы он неожиданно обратился к одному человеку и спросил, не совершал ли тот некоего тяжкого греха. Тот, пораженный, смиренно признался, что совершал. Все почувствовали неловкость положения, но отец Гавриил с удивительным тактом сгладил эту неловкость. Когда я думала о происшедшем, то удивлялась и тому, как старец увидел грех в этом человеке, и тому, как сам человек смог публично признать свой грех. Сейчас этот человек – священник».

Она же свидетельствовала: «…слова и поступки старца, какими бы странными они ни казались, отражали его глубокую веру и большую любовь к ближнему. Всю жизнь он посвятил исполнению двух заповедей: любви к Богу и любви к ближнему. Каждого „униженного и оскорбленного^“, приходящего к нему, старец не оставлял без утешения, его гнев никогда не вызывал отчаяния, но пробуждал от душевного холода и равнодушия. По ночам мы часто слышали его голос, иногда он кричал, или ссорился с кем-то, или вел с кем-то диалог, но мы точно знали, что в келье он был один. Это его общение с невидимыми силами порой страшило меня».