Юстиниан

Царство византийской женщины начиналось там, где заканчивалась улица: в доме. Если женщина начинала выполнять «внешние» социальные функции, это выглядело не вполне привычным, особенно если в семье был жив мужчина: отец, старший брат, муж. Конечно, принадлежность к царскому роду предполагала исключения, но приходились они, как правило, на ситуацию «безмужества». Именно в таких ситуациях действовали самые знаменитые женщины-правительницы античности: Клеопатра (которая свергла своего ничтожного младшего брата), Зенобия (начавшая править Пальмирой, когда ее муж Оденат был убит, а сын Вабаллат — слишком юн), Галла Плацидия (правившая, когда Гонорий умер, Феодосий II находился далеко, а сын Валентиниан III был младенцем), да та же Ариадна, чья важнейшая роль при переходе власти к Анастасию как раз и заключалась в том, что она выбрала себе в мужья императора. Феодора стала первым примером полноценного участия женщины в управлении римским государством, причем не тайного, а открытого и зафиксированного правилами участия. Официальные лица, давая присягу при вступлении в должность, клялись в верности не только императору, но и императрице, чьи имена следовали за обращением к Богу, Богоматери, архангелам Михаилу и Гавриилу, — Юстиниан по этому поводу специально издал новеллу (8-я). И не случайно посвятительные надписи Юстиниана в соборе Святой Софии или Святых Сергия и Вакха сохраняли имена обоих супругов. Как и монограммы на капителях колонн Святой Софии: если приглядеться повнимательнее, видно, что они — двух разных типов; это как раз и есть их имена и титулы, «Юстиниан император» и «Феодора августа».

Столь непривычное «единение» окружающие видели и порой прославляли, находя для этого подчас самые забавные поводы. Так, Хорикий Газский в своей речи по поводу врумалий императора, отметив, что буквы их имен — соседние (в греческом I следует сразу после Θ), льстит вполне в духе времени: «Если вам когда-нибудь приходило в голову подсчитывать отдельные буквы [от имени императора], я думаю, вы заметили, что в отношении слогов это чрезвычайно долго, так как и должно быть, ведь император является величайшим из всех достоинств. Тем не менее, как и должно быть, его имя не должно стоять в стороне от имени императрицы, даже не в буквах. В них тоже должно быть ясно, что одна общая гармония между ними существует. Соответственно, ни один посредник не явится, чтобы разделить инициалы их обоих»[443]. В целом же деятельное поведение Феодоры было нетипичным и, с традиционной точки зрения, вызывающим.

Не отличаясь кровожадностью, Феодора тем не менее была злопамятна и мстительна. «Взгляд ее из-под насупленных бровей был грозен»[444], — как отмечал Прокопий. Она никогда не прощала ни своих врагов, ни пренебрежительного к себе отношения, смещая или отправляя в ссылку неугодных ей сановников. Ее самовластие не знало границ: в течение более чем двух лет она тайком и безнаказанно продержала в подземельях дворца чем-то провинившегося перед ней Вузу, отмеченного когда-то званием консула, и никто даже не смел заикнуться о его участи. Прокопий считал, что подобное она проделывала неоднократно: «Когда же она не желала, чтобы наказание виновного стало как-то известным, она делала следующее. Если тот был именит, она, вызвав этого человека, с глазу на глаз препоручала его кому-либо из своих помощников с приказом переправить его в самые отдаленные пределы Римской державы, и тот в неурочный ночной час сажал его, закутанного с головой и связанного, на корабль и отправлялся с ним туда, куда повелела эта женщина. Там, передав его в еще большей тайне тому, кто был сведущ в подобной службе, он удалялся, приказав охранять этого человека самым тщательным образом и запретив говорить кому-либо о нем, до тех пор пока либо василиса не сжалится над несчастным, либо он не скончается, измученный годами медленной смерти вследствие невзгод существования в этом месте и полностью изнуренный»[445]. Некий человек, приближенный Велисария, по ее приказу четыре месяца простоял в подвале, привязанный короткой веревкой за шею, как осел в стойле; в итоге он сошел с ума и умер. Бывший консул Приск, нотарий императора, за плохие речи о ней был лишен имущества и посажен в тюрьму города Кизика. Ожидая худшего, Приск сделал подкоп, бежал и спас свою жизнь лишь тем, что принял духовное звание. Подобная история приключилась даже с пасынком самого Велисария Фотием, который дважды сбегал из застенков Феодоры и тоже вынужден был принять монашеский постриг. Она запросто могла приказать извлечь просящего защиты из храма — и ни один священнослужитель не смел ей в том воспрепятствовать.