За соблюдением всех тонкостей этикета, связанных с поклонением царственным особам, она следила с болезненным вниманием, любила богатство и внешний блеск. Как-то раз в путешествии за пределы Города ее сопровождала четырехтысячная (!) свита из различного ранга вельмож, слуг и охраны[446]. Неподалеку от Святой Софии, на берегу Босфора, в квартале Аркадианы, был построен беломраморный портик со статуей августы. В честь императрицы назвали несколько городов и даже провинцию в Сирии.
«За телом своим она ухаживала больше, чем требовалось, но меньше, чем она желала. Ранее раннего она отправлялась в бани и очень поздно удалялась оттуда. Завершив омовение, она направлялась завтракать, позавтракав, отдыхала. За завтраком и обедом она отведывала всякой еды и питья, сон же у нее всегда был очень продолжительным, днем до сумерек, ночью — до восхода солнца… Попасть же к василисе было невозможно даже кому-либо из архонтов, разве что он потратит на это массу времени и труда, но все они с рабским усердием постоянно пребывали в ожидании, все время находясь в узком и душном помещении. Ибо отсутствовать здесь для любого из них означало подвергнуть себя смертельной опасности. Все это время они стояли на цыпочках и каждый изо всех сил старался держать голову выше, чем соседствующие, чтобы евнухи, выходя, могли его заметить. Приглашались же лишь некоторые из них, и то с трудом и по прошествии множества дней, а войдя к ней, они в великом страхе как можно скорее удалялись, лишь пав перед ней ниц и коснувшись краешком губ ступней обеих ее ног. Говорить с ней или просить ее, если она сама не повелевала этого, было недопустимо. Государство погрязло в раболепии, получив в ее лице надсмотрщика рабов»[447].
Впрочем, не следует думать, что Феодора представляла собой сибаритствующую пустышку, озабоченную лишь внешним блеском или изощренной местью своим личным врагам. В трудную минуту Юстиниан всегда находил у своей супруги поддержку. Именно решительность Феодоры на дворцовом совете в охваченном восстанием Городе в январе 532 года спасла Юстиниану трон, а может быть, и жизнь — по версии Прокопия.
Никто из историков, упоминавших о безнравственности Феодоры до брака (особенно в этом преуспел Прокопий), не смог указать ни единого примера аморальности ее после замужества. Напротив, она часто помогала попавшим в беду женщинам, сурово преследовала растлителей. Ф. И. Успенский считал, что во многом благодаря ей в Византии появились «необъяснимые с точки зрения римского права» и нетипичные, скажем, для западного Средневековья законы, охранявшие права женщин, — например, о возможности женщины наследовать имущество, о разводах, о праве женщины быть опекуном и т. д.[448] Было прекращено действие бесчеловечного правила, согласно которому свободнорожденная женщина, состоящая в любовной связи с рабом, сама становилась рабыней. Особая тема — законы, карающие, выражаясь сегодняшним языком, «нарушителей половой свободы». Кодекс Юстиниана прямо запрещал господам насиловать рабынь или принуждать рабыню к занятию проституцией. Но император пошел еще дальше: 14-я новелла, обращенная ко всему народу Константинополя, приравняла к уголовникам вообще «грабителей чести и похитителей целомудрия»[449]. Лица, виновные в принуждении девушек к проституции, подлежали аресту и смертной казни. Столичные дома терпимости были закрыты, их содержатели изгнаны, а проституткам предоставили возможность жить в специально отведенном для их «исправления и раскаяния» монастыре[450]. Ну а если раб предотвращал похищение девушки, то он без всякого согласия господина получал свободу. Сама же императрица лично организовывала поиски лиц, которые приобретали у бедняков дочерей для работы в публичных домах (Иоанн Малала называет цену таких сделок — пять номисм за человека), выкупала этих девушек обратно и, дав по номисме и комплект одежды, отпускала[451].
Феодора покровительствовала монофиситам, и именно в ее покоях во дворце Хормизда находили убежище их опальные иерархи или простые монахи, преданные этому учению. Евагрий, говоря о различии в религиозных убеждениях стойкого халкидонита Юстиниана и его жены, замечает, что «либо они истинно так мыслили — ибо когда речь идет о вере, расходятся и отцы с детьми, и дети с родителями, и жена со своим мужем… — либо условились по какому-то замыслу… так что один лелеял наших (халкидонитов. —