Юстиниан

Если судить по столице, объявлений в Македонии не делают не только в поездах, но и на вокзалах. Я ориентировался по висящему над путями табло, но когда примерно в половине одиннадцатого мигавшая надпись «arriving» вместе с информацией о поезде пропала, стало ясно: что-то пошло не так. По платформе начали метаться, возбужденно переговариваясь, мои будущие попутчики, числом не более десяти. Довольно быстро похолодало. Впрочем, «похолодало» слишком мягко сказано. Стало очень холодно. Наконец еще через четверть часа возник полицейский. Услышав его разъяснения, мои товарищи по приключению взяли вещи и начали спускаться вниз, на вокзал. Полицейский говорил по-английски и отдельно сообщил мне, единственному тут неместному, что где-то на территории Греции поезд загорелся. Теперь составу ищут замену и часа через два обязательно найдут. Почему поезд от Скопье до Белграда загорелся в Греции, я так и не понял, но предположил, что ехать придется экспрессом Салоники — Белград. Воображение нарисовало вагоны: мягкие кресла, приглушенный свет, мирно спящие на kushetka’x пассажиры, любезные проводники в отутюженной форме, предлагающие входящим на станциях путешественникам чай и экзотические сладости.

Но этого счастья следовало еще дождаться. Никаких объявлений — ни по громкой связи, ни на табло — в зале ожидания не было. Похолодало и здесь. Через час пришел полицейский и снова пообещал поезд через два часа. Звучало это если не совсем зловеще, то как-то не очень обнадеживающе.

Железнодорожная станция в Скопье совмещена с автовокзалом. Ночью здесь не работает ничего. Точнее, на автовокзале, куда более оживленном, есть и обмен валюты, и кафе — но днем. А вот на железнодорожном вокзале, кроме нескольких касс, зала ожидания и лестниц наверх, на платформу, ничего нет и днем. Мне же нестерпимо хотелось хоть чем-нибудь согреться. Единственной работающей точкой общепита оказался автомат с растворимым кофе, куда я бросил последние 50 динар, но вместо двух чашек, как явствовало из ценника, получил лишь одну. Хоть за это спасибо! Кофе чуть-чуть подсогрел, и я снова побрел в зал ожидания.

Не знаю, топят ли его зимой, но 30 октября в нем было лишь чуть теплее, чем на улице. Мои товарищи по несчастью извлекли из чемоданов кто что мог, и все дружно стали напоминать бомжей. У меня же не было ничего, кроме упаковки из-под купленного в Скопье чемодана. В нее я и завернул ноги: сначала пластиковый мешок, а сверху синтетическая тряпка с эмблемой производителя чемоданов. Внимание служащих вокзала к нам выражалось в том, что, если кто-то ложился на кресло, приходил одетый в фирменный китель, свитер и шерстяную вязаную шапочку человек и приказывал сесть.

Так прошло четыре часа. Наконец кто-то вошел, и мы услышали вожделенное «десять минут». Мы медленно собрали вещи, преобразились из бомжей в нормальных людей и поднялись на платформу, под пронизывающий ветер.

Экспресс Салоники — Белград уже стоял на путях. Не хочу томить читателя ожиданием: внешне он представлял собой раскрашенный дизель, подобный тому, на котором я в первый день путешествовал до Таора. Внутри же… Если тот был сделан при Тито, то этот, подозреваю, еще при Карагеоргиевичах. Нет, это, конечно, шутка, но вагон был в состоянии очень сильной замызганности. Когда-то, еще во времена СССР, на меня произвел неизгладимое впечатление поезд Грозный — Гудермес. Теперь таких впечатлений два. Не знаю, может быть, тот, изначальный, сгоревший поезд был получше.

Первое, что стало ясно: kushetka не нужна: каждое купе представляло собой шесть повернутых друг к другу кресел, убрав подлокотники которых, можно было лечь. На весь вагон из десятка купе пришлось три человека — никаких проблем с местами. Ткань кресел когда-то была темно-малиновой, но от бесчисленного числа задов, ног, голов, чемоданов, напитков и даже сигарет цвет этот изрядно поменялся. Купе от коридора отделяла перегородка из стекла, со стеклянной же сдвигающейся дверью. В поезде оказалось тепло! О блаженство! Но буквально через минуту блаженство сменилось беспокойством: не просто тепло, но жарко. Нестерпимо жарко. В каждом купе есть регулятор температуры. Крутил свой и так и этак, но особого эффекта это не дало. Пришлось открыть дверь. То же сделали и все соседи. Уже утром в поезде посвежело: кто-то не выдержал и открыл наружную дверь, ту, которая ведет из вагона на перрон. Да-да, мы спокойно проехали пол-Сербии с открытым настежь тамбуром.

Я постелил упаковку из-под чемодана под ноги и лег головой к стеклянной перегородке. Это было единственно возможное положение: развернись в противоположную сторону, непременно получил бы тепловой удар от нагретой стены и металлической батареи под окном.

Опасения, что лежащих будут поднимать, не оправдались. Ночью, правда, в купе подсели два громогласных серба, но вставать не пришлось, а ранним утром они так же исчезли, как и появились.

О туалете говорить не буду: у читателя, привыкшего к железным дорогам Европы, может случиться сердечный приступ. Поверьте, есть от чего.