Ювелир. Тень Серафима

Он стал много молчать, тревожно и нестерпимо, пугая подчиненных долгими немыми взглядами в ответ на доклады и отчеты, прежде чем отдать приказ или хотя бы отпустить. Улыбки его стали так холодны и небрежны, что напоминали скорее плевки в лицо. Его стали бояться - и это вместо того, чтобы приходить в экстаз от дивной, чарующей красоты! Подумать только!.. Они дергались от его взглядов, как от пощечин. Поверхностные и грубые люди! Кристофер почти ненавидел их за это, хоть и знал, что калек нельзя обвинять в их увечьях.

И всё же он обвинял, обвинял без жалости и пощады. Пока только в собственной душе, но раздражение, пусть не озвучивая своей истинной причины, всё равно выплескивалось наружу, и раз за разом всё сильнее. Всё чаще в Ледуме стали поговаривать, будто он жесток, будто премьер становится похож на своего страшного лорда. Но не сами ли они виновны в этом? Глупцы. Разве власть может быть больше красоты? Разве что-то в мире может быть больше красоты?!

Чуть подрагивающими руками премьер извлек из ящика стола небольшую коробочку и, поколебавшись немного, открыл крышку. Тусклый свет ламп ломал и коверкал изящный профиль аристократа. Безжалостный электрический свет, делающий прозрачно-синий взгляд почти черным. Внутри его секрета оказался небольшой стеклянный цилиндр с металлическим конусом, на который была насажена игла.

Медицинский шприц для инъекций.

Кристофе тяжело вздохнул. Черт побери, пора признаться хотя бы самому себе - он не справился с этой зависимостью. Вообще ни с одной своей зависимостью. Он не владеет даже самим собой, своими собственными желаниями и страстями, что уж говорить о чем-то большем!

Он наркоман.

Не так давно официальная медицина Ледума, скрепя сердце, признала само существование наркомании - психической и физической зависимости от наркотических веществ, алкоголя и табака. И уж совершенно не так давно она была признана не просто модной пагубной привычной, но болезнью, приводящей к постепенной деградации личности. Способа лечения до сих пор не изобрели, хотя недуг и приобретал в Ледуме массовых размах. Искать лекарство было бы равносильно тому, чтобы признать болезнью сам образ жизни города, который кичился самой своей порочностью. Об пороках не рекомендовалось говорит вслух, а тем более бороться.

Однако, в экспериментальных лабораториях всё же велись разработки, и первые исследователи-энтузиасты решили попробовать вышибить клин клином. Им удалось получить из опийного мака вещество более сильное, чем сам опиум! Оно являлось не только сильнодействующим болеутоляющим, но и должно было, по задумке экспериментаторов, быстро подавить зависимости от всех более слабых веществ и привести к их полному излечению. Для достижения максимального результата, вещество рекомендовалось вводить внутривенно каждый день в одно и то же время и ни в коем случае не превышать дозу.

Всё есть яд и всё лекарство... Лечи подобное подобным... Здравый смысл давно отучил Кристофера верить в подобные утопичные идеи. Но ничего другого, увы, у него не было. Вздохнув, неверной рукой аристократ вынул блестящий шприц из ложа, в котором драгоценные минералы обеспечивали игле стерильность, и быстро набрал необходимое количество раствора морфина. Чуть тронув поршень, позволил первой капле лениво стечь по сияющей игле, предотвращая случайное попадание в кровь пузырька воздуха. В узком прозрачном цилиндре шприца вязкая жидкость быстро приобретала приятный глазу оттенок янтаря. По консистенции она напоминала ртуть, прекрасный жидкий металл.

В конце концов, в этом тоже был свой эстетизм.

В конце концов, правитель Ледума пожалеет о том, что там обращался с ним. Что довел его до подобного падения.

Премьер Ледума закатал рукав и приготовился ввести иглу в локтевой сгиб.

***

На сей раз Серафим без труда покинул Маяк. Видений и ожидаемых провалов в небытие не последовало. Даже как-то неинтересно, в самом деле.

Впервые за долгое время ювелир чувствовал себя свободным. Вокруг стояла звенящая, почти оглушающая тишина... но так показалось бы только городскому жителю, привыкшему к грубым звукам, грохоту и смогу. Обитатели леса услышали бы в этой тишине много полезного. Для чуткого же слуха сильфа лес шумел тысячами отдельных голосов.

Лес жил.

Однако, в окрестностях Маяка действительно было довольно тихо - жизнь инстинктивно сторонилась странных сооружений. Ни зверей, ни птиц - только неуемная растительность Виросы, которой всё было нипочем, буйно разрасталась повсюду. Ровные стволы старых деревьев уходили куда-то в небеса, рядом с ними торопливо и мощно поднимался молодняк, лоснящийся от переполнявших его соков земли.