Южная Мангазея

Этот орус был сыном зека в важном отсеке лагеря, где тоненькая Сольмеке подростком работала с голодухи уборщицей. Вначале просто шмонали её в двух проверочных предбанниках, но времена быстро посуровели, стали заставлять менять всю одежду на спецбелье и рабочий халат. У зека, вечно сидевшего в карцере, были измученные глаза, ему грозили что зимой сюда же этапируют жену. Перед тем как его должны были увезти, зек выплюнул на пол две золотые коронки и попросил Сольмеке принести два куска бараньей кишки, когда же он их наполнит, заморозить и передать его жене. Подходила — дрожала сильнее чем решетка. Там плеснуло в кишку — будто шипучка с запахом прелого леса, который Сольмеке ощутит через несколько месяцев над новогодним — первым в её жизни — бокалом в нквдешном клубе — сумерки растворили деревья, две земляничины встретились с двумя черниками… Девочка распахнула халат и задрала фуфайку на груди, вернее над двумя прыщами на рёбрах, решетка вновь задрожала и зек протянул ей вторую райскую порцию. Сольмеке затянула на кишке узлы и сунув меж ног, что-то там повредив, понесла сквозь шмон. На шмоне вохровка заворчала — у тебя течка что ли снова, через неделю после первой. Кишка была заморожена так, как предписал зек. Один из охранников, дед-собакоед северных кровей, душил собак, шпиговал их воробьями и, доскакав до перевала Тау, прикапывал удавленину на ближайшем горном леднике, чтобы через полгода откопать и съесть душистый зимний деликатес. Сольмеке отдала старику зековы коронки и тот отвез её на лошади, увешанной собачатиной, к леднику, где девочка спрятала зековскую кишку, и, когда через полгода после того, как увезли зека, пригнали по этапу его жену, вырыла сохранившийся кусок. Второй же, тот, что Сольмеке положила в дохлого воробья, лопнул и на этом потемневшем месте зародилась подледная птица Симург, которую ледяная скала вынашивала до того времени, когда от эдельвейсного эсэсовца, через двадцать лет после его гибели на войне, стала рожать свою позднюю дочку и Сольмеке. Тогда и обрушился высокогорный птенец вместе с селем, снесшим старую Южную Мангазею. Обломки города, докатившиеся до аула Сюгур, были собраны в мёртвую гору, любимое место прогулок Сольмеке с младенцем. Эсесовец же взялся вот откуда. Зекова жена за вспененного мужа, будто в бокал шампанского, пригубленного другой, бросила Сольмеке кольцо с изумрудом (из того же женского тайника). За кольцо девочка хотела выменять на юмейской барахолке мешок бобов, но бобов не дали, дали ведро мороженой картошки. Жена забеременела и была расстреляна только после родов, вскоре приехал из Москвы амнистированный зек и взял младенца и Сольмеке в разведшколу, откуда её, обученную языку, должны были перебросить в Регенсбург, город кислого винограда, где тень Голиафа выдавливает из вздувшейся за триста лет деревянной стены, за которой местная Анхен понесла королевского бастарда, дубовую брагу. Предполагалось припиявиться к тем из фольксперебежчиков, у кого было партноменклатурное прошлое, грозившее немецкой стенкой. Анхен, выпив белены и присев в дунайскую тину, выдавливала выкидыш, inconnue de Danube, в холодную реку, текущую на восток. Туда же, на восток, а не на запад, полетел шпионский кукурузник с выпускницей с отличием и коллегой в эсэсовской форме. У него была финка, с чьей помощью он, пристегнутый в парашютном тандеме сзади напарницы, вспорол ей ватные штаны и, затянув на бедрах общий ремень, лишил Сольмеке девственности в те две минуты, когда они, как бугристый метеор, летели с четырехкилометровой высоты, не раскрывая парашют почти до самой лесной делянки. Там была «мельница», якобы вражеская погранзастава, где переодетые нквдешники неделю подвешивали неудавшуюся шпионку за ноги, так что все потенциальные выкидыши вошли в глубину, и потом — в своей настоящей форме — ещё неделю за одну ногу, по-колумбовски, в то время как перевербованная, приползшая на «нашу сторону» предательница рожала ртом воздушных русалок с пузыристобагровой чешуей.