Южная роза (СИ)

              Габриэль набрала в грудь побольше воздуха, и глядя на воду, туда, где между цветущих кувшинок только что исчезла личина ангела весны, произнесла на одном дыхании:

              -Я хотела извиниться перед вами. То представление, свидетелем которого вы стали вчера - с моей стороны поступить так - было бестактно и некрасиво. Мне очень стыдно, и я сожалею об этом, - она произнесла это быстро.

              Даже слишком быстро.

              Она полдня прокручивала в голове эти слова, и кажется, разбуди её посреди ночи – повторила бы их без запинки.

              Ну вот, «лягушка» съедена, и дальше Габриэль ожидала, что Форстер сгладит неловкую ситуацию - скажет, что уже и забыл об этом, и что тут нечего прощать или ещё какую-нибудь ни к чему не обязывающую вежливость. И на этом тема будет закрыта. Но он молчал. Повисла тягучая пауза. Габриэль оторвала взгляд от созерцания кувшинок и посмотрела на Форстера.

              Он разглядывал её внимательно, чуть склонив голову набок, никакой насмешки - лишь глаза прищурены, словно он искал в её лице какой-то ответ, но так и не нашел. Постучал костяшками пальцев по перилам и произнёс негромко:

              -Какое торопливое извинение, будто за вами гнались… Позвольте спросить - а почему вы сожалеете об этом?

              -В каком смысле «почему»? – с недоумением произнесла Габриэль.

              -А какие в этом могут быть смыслы, милая Элья? – он снова улыбнулся. - Почему вы вдруг решили извиниться?

              -По-моему, это глупый вопрос. Понятно ведь зачем люди извиняются! – ответила она и тут же прикусила язык.

              ...Ну вот! Она опять сказала бестактность!

              -Люди, да… А почему извинились именно вы?

              -И что не так с моим извинением?

              -А то, что оно прозвучало как-то… неискренне. Будто вы заучивали его на ночь вместо молитвы.

              -Да как вы…

              Она осеклась, не зная, как ответить ему вежливо, потому что отчасти он был прав. Но с другой стороны, ведь именно он спровоцировал её на этот глупый поступок с шарадой.

              ...А теперь он хочет искренних извинений!

              И она не знала что сказать - всё, что приходило ей на ум, было либо грубо, либо бестактно, либо неприлично. Её переполняло раздражение, а красноречие, как назло, снова ей отказало.

              Форстер лишь усмехнулся, глядя на её безуспешные попытки совладать с собой, и вдруг произнес жёстко, с нотой горечи в голосе:

              - Вам действительно жаль, что вы сделали больно другому человеку? Или вы решили извиниться потому, что вашими глупыми правилами предписано, что «воспитанная синьорина не должна так себя вести»? Вы сожалеете о том, что ваш поступок дурно истолкуют в обществе, и это подпортит вашу репутацию? Или потому, что вы понимаете, что издеваться над другими людьми, отличающимися от вас, низко? Так за что именно вам стыдно? – он чуть подался вперёд, его глаза впились в неё цепко, и он всем своим видом снова стал напоминать хищную птицу. - И стыдно ли на самом деле? А может это всё - такое же представление, как вы устроили на сцене вчера? Или соблюдение дурацкого этикета? Ну же, ответьте - вы сказали это потому, что это правильно с точки зрения ваших приличий, а не потому, что вы это чувствуете? Ведь так? Если так, то не стоило утруждать себя извинениями.

              Габриэль ощутила, как кровь приливает к щекам, как раздуваются ноздри и всё то, что она эти три дня прокручивала в голове, рвется наружу. Она сделала над собой неимоверное усилие, чтобы принести извинение, и от него требовалось лишь принять его. Но ему, разумеется, захотелось её проучить.

              ...Да кто он такой, чтобы читать ей тут проповеди с видом оскорбленного праведника!

              Она-то думала, что к его неподобающему поведению нужно отнестись снисходительно: ведь он горец, и недостаток воспитания - его беда, а не вина. Но, как оказалось, мессир Форстер прекрасно понимал, как нужно себя вести, вот только не хотел этого делать, потому что испытывал к южанам только презрение.

              И она знала, что будет сожалеть об этом, но сдерживать себя больше не могла. Габриэль выпрямилась, и глядя ему прямо в глаза, спросила, копируя его манеру речи и вложив в слова весь сарказм, на который была способна:

              -А вы, мессир Форстер, спросили меня об этом потому, что вам так важна искренность? Или вам просто в очередной раз захотелось унизить меня? Вся эта проповедь нужна была лишь для того, чтобы назвать меня лицемеркой? Или вам, и правда, было больно? Моя вчерашняя шутка так вас задела? Если «да», то значит, вы не так уж и гордитесь тем, как зарабатываете на жизнь. Вы втайне стыдитесь этого, хотя совсем недавно говорили мне обратное! И кто теперь неискренен? Кто из нас лицемер?

              Форстер скрестил на груди руки и его синие глаза стали почти чёрными. Наверное, он не ожидал от неё такого отпора и резкости, потому что на какой-то миг замешкался, словно раздумывая над этими словами, а потом сказал негромко: