Южнее реки Бенхай

— И накупался, и нахлебался досыта, особенно когда провалился по пояс. Пытаюсь вырваться и чувствую, что застрял, не могу освободиться. Ну, думаю, конец. А тут лейтенант кричит: огонь, огонь! Какой огонь, когда я чувствую, что скоро захлебнусь. Всю жизнь я смертельно боюсь змей, а тогда вижу, извивается, плывет прямо на меня такая небольшая, но, знаю, страшная змея, а ничего не могу сделать, тону, все глубже засасывает меня. Ну, думаю, Стив, отходился по сухому, вот сейчас ужалит — и конец. Смотрю, змея проплыла рядом, я ее только взглядом проводил. А облегчения не почувствовал, все равно, вижу, конец приближается. И тут вдруг вертолеты. Одни начали бомбить Вьетконг, а другие сели прямо на дорогу, чтобы забрать раненых. Санитары вытащили меня из трясины, осмотрели и говорят: «Ну, парень, благодари судьбу, что не захлебнулся. Иди-ка, отомсти Вьетконгу». А я весь в грязи, вонючий от болотной жижи, посмотрел на них и ответил так, что у них челюсти отвалились. Рванул я к вертолету, забрался в его брюхо и сижу, не верю, что жив остался. Они хотели меня вышвырнуть, говорят, воевать надо, в вертолете место только для раненых. «Хватит!» — крикнул я чистюлям и только тогда заметил, что мои ботинки против змей остались в болоте, видно, соскочили с ног, когда меня вытаскивали. Они опять свое: выходи и выходи. Тогда я поднялся, снял с пояса гранату и говорю: «Еще одно слово — ия взорву этот летающий гроб к чертовой матери». Они замахали руками: дескать, сиди, сума-сшедший, сиди. А я и двигаться не мог уже больше. Но зато знал, что вытолкнуть меня из вертолета можно было только мертвым. Дай-ка сигарету, Вернон.

Солдат закурил с видимым удовольствием, осмотрелся, прислушался и выстрелил, просто так, наугад.

— Ты знаешь, Вернон, — сказал он, — сдается мне, что мы попали не в лучшую ситуацию, чем там, в Хау-ччиге.

— Посидим — увидим, Стив. Ты не новичок, не дрожи.

Стив не ответил, он вспомнил свою первую операцию против Вьетконга, его тогда в патруль назначили. Несытный был. Приемами борьбы всякими владел, мог орудовать лопатой, прикладом, кулаками. Но в дело шел первый раз. Долго, помнит, они шли, все будто вымерло кругом. Несколько часов несли службу, и наконец сержант сказал, что пора возвращаться в деревню, где их должен подобрать «джип». Темень была — глаз выколи. И туман еще с болот. Сизый, мерзкий, в горле першило. Ни одного огонька в деревне: или крестьяне керосин экономили, или все ушли под крылышко к дьяволу. Долго они ждали машину, потом узнали, шофер куклюй [23] пил с солдатами на краю деревни. Отругали его и поехали на базу. Мост по пути попался, днем ехали — вроде и не заметили его. Подступ к нему загорожен колючей проволокой. Растащили проволочное заграждение и поехали.

— Будем надеяться, что сейчас мост охраняют правильные парни и не обстреляют, — сказал сержант. Он имел в виду, что мост охраняют сайгонские солдаты.

Стив спросил тогда:

— А как мы узнаем, что они правильные? Может, мост уже коммунисты захватили.

— Ну, это очень просто, — ответил спокойно сержант, — если тебя или меня убьют, значит, мост действительно захватили коммунисты.

Сержант во Вьетнаме уже второй срок и все знал. Он прочитал целую лекцию, пока ехали до базы.

— Понимаешь, парень, — говорил сержант, — есть учебники, как отличить врага от своего. Но к нашему врагу не подходит ни один признак. Тут врагом может быть крестьянин, который днем по колена в воде работает на рисовом поле; продавец магазина, улыбающийся тебе, когда ты покупаешь у него какую-нибудь ерунду; учитель, который так старательно произносит английские фразы. А может быть и часовой, который охраняет мост в нашей зоне. Опасность, парень, нас подстерегает везде, даже в учебном лагере, где мы готовим вьетнамцев к войне. Мы не знаем, кого забрали в армию добровольно, а кого силой. Конечно, в конце концов их всех проверят, отсеют и будут учить в лагере, держа за колючей проволокой. Недавно рота рекрутов из корпуса самообороны, закончив учебу и получив оружие, целиком ушла к красным. Предварительно удушив ненадежных офицеров.

Надолго поселился тогда страх в душе у Стива, но постепенно он освобождался от него, потому что видел: страх — самый опасный враг. Выжить можно, конечно, и трусливому, но смелому это удается чаще. Потом он уже притерпелся, привык, сам теперь новичков обучает так же, как его когда-то обучали другие.

— А меня война сразу оглушила, как оглушают быка на бойне в Чикаго, — услышал Вернон голос Мясника Била.

Мясником его прозвали не только потому, что он работал на чикагских бойнях, но и за дела во Вьетнаме. Допрашивать ли пленных особым способом, расстреливать ли, когда, ничего не добившись, надо было все-таки освобождаться от них, усмирить ли деревенских жителей, тут с Билом поспорить немногие могли. Вот и приклеили ему кличку Мясник. Здоровый, с огромными ручищами, заросшими рыжими волосами, с постоянно красными глазами, будто сошел с рекламы чикагских боен.