Огнемет появился очень скоро. Его установили на треногу и пустили По первому бараку огненную струю. Горящая жидкость растеклась по стене барака, и он сразу оказался будто задрапированным в шелестящее огненное пламя. Когда майор Тхао снова выбежал из своего дома, откуда он звонил прямо генералу Райтсай-ду, и увидел барак, превратившийся в факел, он выхватил парабеллум и, не управляя собой, наугад выпустил целую обойму в шевелящуюся, как противные насекомые в банке, толпу американских солдат. Он думал, что его заметят, услышат его выстрелы и растерзают на месте, но толпе было не до того, чтобы замечать какого-то одинокого человека, от выстрелов которого упало несколько солдат, — их падало сейчас немало — и от пуль отстреливающихся вьетнамцев, и просто споткнувшихся, не сумевших подняться на ноги в этом бешеном круговороте толпы, зараженной массовым психозом. Все ярче горели самолеты, и ночь казалась еще более жуткой оттого, что метались, переливались с одного места на другое, крича и стреляя, ругаясь и нервно рыдая, большие массы людей, словно исполнявшие, освещенные трепещущими языками пламени гигантских костров, какой-то ритуальный, колдовской танец.
По внутренней громкой связи командующий базой генерал Райтсайд приказал всем старшим офицерам принять все, даже самые строгие меры для наведения порядка, вывести два батальона с полным вооружением и дивизион бронетранспортеров за пределы базы и организовать ее оборону на случай нападения противника крупными силами. Другой дивизион бронетранспортеров, ревя сиренами, с включенными мощными прожекторами был брошен срочно на ликвидацию эксцесса у бараков южновьетнамского батальона особого назначе-
ния. Командование дивизионом взял на себя начальник штаба базы, явившийся к месту стычки. Высунувшись из люка бронетранспортера, он в мощный мегафон, заглушавший все звуки, приказызал немедленно разойтись по жилым помещениям, успокоиться, взять себя в руки, обещал провести следствие, найти виновников и наказать их судом военного трибунала. Он не дрогнул, когда автоматная очередь какого-то сумасшедшего просвистела над головой.
Промелькнуло в памяти, как молодым лейтенантом он высаживался с десантом в Нормандии в июне 1944 года. Фашистские самолеты бомбили десантников. Справа и слева от прижавшегося к земле лейтенанта очереди крупнокалиберных немецких пулеметов вырыли две узкие траншейки, к счастью не задев его самого. «Но это же стреляют свои, а не фашисты», — с удивлением подумал он и сразу забыл про все, потому что новая огненная струя, с змеиным шипением вырвавшись из сопла огнемета, подожгла один из бронетранспортеров— и его экипаж в горящих комбинезонах с нечеловеческими воплями начал выскакивать из машины, превратившейся в факел.
Начальник штаба базы отдал приказ экипажам бронетранспортеров дать предупредительные очереди из крупнокалиберных пулеметов поверх голов солдат, не обращавших внимания на его распоряжения. Смертельный свист трассирующих очередей привел в оцепенение толпу, сразу притихшую и будто растерявшуюся. Кажется, наступил перелом. Мегафонные распоряжения начальника штаба заставили обезумевших от огня и крови солдат почувствовать, что генерал не намерен больше тратить слова понапрасну. Команды офицеров стали доходить до их сознания, и они медленно начали сбиваться в некоторое подобие строя. И хотя еще слышался недовольный ропот, солдаты, оттесняемые бронетранспортерами от догоравшего барака южновьетнамского батальона, шли, как стадо, к казармам. Когда был наведен порядок, генерал приказал у дверей казарм выставить часовых и под страхом применения силы никого не выпускать из помещений. Командир отряда морских пехотинцев, находящихся в прямом подчинении штабу базы, получил приказ организовать помощь раненым, подобрать убитых, подсчитать потери и доложить о выполнении приказа.
Через два часа специальные бригады пожарников, погасив огонь и оттащив в сторону все, что осталось от подорванных самолетов, навели порядок. В казармах, долго возбужденно гудевших, словно в их дюралевые стены бил упругий ветер, солдаты постепенно успокаивались. Генерал Райтсайд приказал всем старшим офицерам явиться на совещание. Шел пятый час утра, а в штабе царила напряженная и в то же время стыдливая обстановка, когда не хотелось смотреть друг другу в глаза, чтобы не прочитать немого, растерянного вопроса: «Что с нами со всеми происходит?»