Южнорусское Овчарово

Каким бесконечным ни казался бы малиновый забор, наступает тот сладкий момент, когда он остается позади. Следующий участок представляет собой чисто поле, посреди которого торчит в небо аккуратная дуля: это земляной дом Зары, состоящий из полусферы и примыкающей к ней цилиндрической невысокой башни. Зара – цыганка, по ряду причин предпочитающая выдавать себя за татарку. Мы с ней дружим, хоть и не близко. Однажды Зара обмолвилась, что у нее ровно два недостатка, мешающие ей жить спокойно. Первый – тяга к перемене мест, а второй – умение видеть прошлое. Это умение появилось у нее после того, как она утратила способность видеть будущее. «Неизвестно, что хуже, – сказала она, – оба говно, что так, что эдак». В Овчарове живут два человека, в чьем прошлом Зара увидела себя, предсказывающую им будущее. «Но я пока никуда не хочу переезжать, – жаловалась мне она, – я столько сил на этот дом убила». Иногда я почти согласна считать, что имею непосредственное отношение к компактному проживанию в одной деревне троих персонажей, связанных между собой Зариным шарлатанством, но меня смущает наивная глупость сюжетной линии, а также неловкость перед Зарой. Зара, кстати, персонаж вполне самостоятельный, и дом, сложенный из мешков с землей, она построила себе своими руками, выдернув ноу-хау из интернета. Ну как сама: строила бригада узбеков, но командовала ими Зара лично. Если б я сочиняла Зару, я бы на скорую руку придумала ей кибитку или хотя бы кунг, но никак не сферический дом из земляных мешков с двухэтажной башней из них же. Вдобавок, я понятия не имею, где в ее доме расположены кухня и все остальное, что именно помещается в башне, а что в полусфере; нет, Зара сама по себе, это точно.

Следующий участок принадлежит иеговистам. Здесь никто не живет: за аккуратным белым штакетником несуразно раскорячился молельный дом с большой парковкой, начинающейся сразу от ворот и заканчивающейся впритык к фасаду. За домом – костровая площадка. По воскресеньям иеговисты палят костер и, рассевшись вокруг огня, хором поют в микрофоны. В Овчарове поговаривают, что в это время они кого-нибудь сжигают, а песни нужны, чтобы заглушить крики жертвы, недаром оттуда тянет не только дымом, но и жареным мясом. Проверить подозрение никому не удавалось, так как свидетельская община не приглашает на свои воскресные посиделки посторонних людей, а Зара говорит, что по воскресеньям всегда уходит из дому куда глаза глядят, а когда возвращается, парковка у соседей пустая и шашлыком уже не пахнет.

После иеговистов начинается большое болото, а за ним кладбище. Я терпеть не могу ходить вдоль него, поэтому сворачиваю направо еще до болота. Отсюда, от поворота, начинается улица Приморская – сперва это просто асфальтовая дорога, ведущая между камышей, затем камыши кончаются, уступив место лагуне (слева) и линии домов (справа). Первые несколько домов отстоят от кромки воды и от дороги довольно далеко: деревня приближается почти вплотную к морю где-то через километр, а начало улицы придерживается сухопутного образа жизни, пропустив вперед себя одинокий железный памятник какому-то Поспелову Сергею. Странное место выбрал себе Поспелов Сергей – у обочины тихой дороги, по которой раз в три часа проедет какой-нибудь рыбак. Правда, когда-то Приморская улица была более оживленной. Она вела к звероферме, и жить здесь считалось плохо, потому что ферма воняла говном норок и всем остальным, чем еще обычно воняют подобные фабрики. Но после того, как зверосовхоз обанкротился, а оставшиеся в живых норки разбежались по окрестностям, общая атмосфера воды и воздуха здесь здорово улучшилась, дорога опустела, а вид на лагуну и так никогда не портился.

Это моя любимая овчаровская местность. Мне нравится ходить по Приморской и мысленно сносить все ее дома по очереди, примериваясь, в какой точке образовавшегося пустыря построила бы дом себе. Сперва, например, я вызываю бульдозер к дому за зеленым забором, а когда с ним покончено, понимаю, что места мне будет мало и снести нужно еще два дома: справа и слева. Потом приезжают большие самосвалы и экскаватор, погружают битый кирпич и покореженный металлопрофиль в кузова и уезжают, оставляя меня наедине с чистой площадкой. Я тут же начинаю строить себе новый дом, но уже через пять минут стройки, едва закончив первый этаж, усилием воли возвращаю грузовики, вынимаю из них поломанные дома, быстро их ремонтирую и, оставив все, как было до меня, иду дальше. Позади, на деликатном расстоянии, едут, тихонько лязгая траками, бульдозер и экскаватор.

Я не знаю, сколько раз мне пришлось снести и заново отстроить Приморскую, пока однажды – в тот момент я как раз доламывала забор из старых стиральных досок – рядом со мной не образовался незнакомый, не очень старый дед. Увлеченная логистикой (надо было решить, хватит ли одного самосвала или понадобится второй), я не поняла, откуда он возник, но отметила про себя, что его хитрое лицо воспринимается таковым просто потому, что дед одноглаз. И, кажется, он поздоровался.

– Здравствуйте, – сказала я.