Южнорусское Овчарово

На проверку ушло полтора дня. За это время Белый дважды слазал в подземный ход Сиро-Яковитского придела, дважды вылез в совершенно разных точках Южнорусского Овчарова и дважды вернулся в Иерусалим через абсолютно разные норы в ближних овчаровских окрестностях.

– Смотри, какое дело, – говорил он Нику, когда они подходили к дому бабы Люды. – Вот почему, интересно, так? Из Иерусалима в Овчарово всегда одна и та же дорога, а из Овчарова в Иерусалим – через любую дыру буквально?

– А написано где-то, – отвечал Ник, – что все пути ведут в Иерусалим.

– Это про Рим, – возражал Белый, – все дороги ведут в Рим.

– Это, может, из других мест в Рим дороги ведут, – отвечал Ник, – а из вашего Овчарова все дыры ведут в Иерусалим. Даже те, которых потом фиг найдешь.

– А, может быть.

– Да так и есть.

– И это при том, что мы много чего не знаем.

– Наверное.

– И никогда не узнаем.

– Ну и ладно.

– Ну.

– Ну.

Сиреневый свет (Послесловие)

У меня фит-браслет строгий, у меня здоровье так себе, у меня норма шагов большая.

У меня скука смертная – я не люблю гулять по деревенским улицам, но если каждый раз стану ездить в город, то про норму шагов можно забыть, потому что в город я езжу раз в три месяца, и чаще у меня не получится.

Мне приходится мириться со скукой и с деревней.

Каждый день я быстрым шагом пересекаю несколько овчаровских кварталов, неприятно дивясь плодам своего воображения. Если б я знала, что когда-нибудь придется их пожинать, придумала бы что-нибудь поинтереснее. У Овчарова получились симпатичное лицо и мягкий нрав, но в общем и целом моя деревня такая же дура, как и все ее сестры.

Дура консервативна и предсказуема. Если ей показать что-нибудь новенькое, она не изменится в лице, но будет украдкой креститься, одновременно плюясь через левое плечо. Овчарово – моя фатальная ошибка. Если бы я в свое время сочинила город, то ходила бы сейчас по-шведски, с лыжными палками, и ни одна душа на меня бы даже не обернулась, но мне каждый день надо притворяться, будто у меня какое-то важное дело за деньги, а не выгул зеленого фит-браслета.

Я быстрым шагом иду по раздолбанным овчаровским улицам, засунув руки в карманы куртки, и зло думаю о степени собственной парадоксальной несвободы – на поле, которое, как я полагала, полностью принадлежит мне. «Я, автор Овчарова, не могу гулять по его улицам с лыжными палками в руках», – думаю я – и тут вдруг понимаю, почему никто из нас никогда не видел Бога.

Я мысленно крещусь, сплевываю через левое плечо и тоскливо смотрю на бесконечный забор из малинового металлопрофиля. Скучнее нет дороги, чем дорога вдоль глухого забора, особенно такого длинного, как этот. Половина Овчарова осуждает несметные богатства Бумагина, исходя из того факта, что у него в огороде находится аэродром, а между тем, у Бумагина и огорода-то нет. Все его тридцать соток вытянуты в длину: большой, но ужасно неудобный участок, похожий на супертанкер, дом-надстройка в корме, а от надстройки и до заката сплошная бетонная полоса. Бумагин забетонировал свою кишкообразную территорию и обнес ее глухим забором, чтобы ни одна любознательная деревенщина не увидела, как он на старости лет учится кататься на роликах; и действительно, нет ни одного очевидца бумагинских тренировок, зато пойди найди того, кто не видел, как два года назад за его забором сел «Су-27», – окажется, что все видели, включая тех, кто живет по ту сторону сопки. Даже рев истребителя им не был слышен за дальностью расстояния, а туда же: «Да я своими глазами!..» Как же, конечно. Боже, ну какой аэродром! «Сушка» присела на бумагинский участок вынужденно: летели себе курсант и инструктор, выполняли фигуры над заливом, а тут бац – утечка из топливной системы. До военного аэродрома рукой подать, но все равно не дотянуть. Можно было катапультироваться и утопить самолет в небольших наших глубинах, но тут салага увидел внизу справа прекрасную посадочную полосу, обрамленную привлекательными оранжевыми конусами. Сели успешно – тормозной парашют выкинулся без сюрпризов, и истребитель аккуратно припарковался к бумагинскому крыльцу, оставив метровый воздушный зазор между собственным заостренным рылом и снегоуборочной лопатой, прислоненной к стене. Аэродром, как же. Эвакуировали истребитель ночью, на большом грузовике с платформой: Бумагин оценивающе глянул на сопла истребителя и не позволил летчикам взлетать с бетонки – ни до ремонта топливной трансмиссии, ни после, никогда.

Будь у меня такой же длинный участок, как у Бумагина, я бы выполняла норму шагов, не выходя за ворота. И, само собой, каталась бы на роликах.