Южнорусское Овчарово

Русалка возникла рядом с нами неожиданно, как будто из ниоткуда. Увидев вдруг воду, она издала звук, похожий на клекот, перемахнула через заборчик вольера и прыгнула в бассейн. То, что увидели журналисты, увидели и мы, и увиденное потрясло нас куда больше, чем шмель над русалочьей головой в тот день, когда Афанасьев привел нас на берег Пятого Бала. У очутившейся в воде русалки – только рябь успокоилась на поверхности бассейна – появился хвост. Он был именно таким, каким его рисуют в мультиках о русалках – толстым у основания, чешуйчатым, с раздвоенным оперением на конце, ничего, в сущности, необычного, если бы дело происходило на экране телевизора, а не в живой реальности, в метре от нас и от журналистов, ставших случайными и совсем не желанными свидетелями чертовщины, творящейся в нашем дворе. Безостановочно защелкали фотоаппараты, и кто-то уже включил свою камеру в режим съемки видео. Мы молча смотрели на происходящее, более всего желая отмотать его назад и отменить, но русалка продолжала плескаться, и опешившие было тюлени уже присоединились к ней, и вся троица весело плавала и фыркала в бассейне, и десятидневной давности полет шмеля стал пустой безделицей в сравнении с нынешним светопреставлением.

– Как вы это прокомментируете? – В тоне журналиста, первым вернувшего себе дар речи, было полно торжества. Он просто источал торжество. Оно выплескивалось из всех его отверстий – наверняка даже из тех, что были спрятаны под одеждой. Еще бы: собственными глазами увидеть русалку в частном приюте для тюленей и успеть снять ее на камеру. – Как вы это прокомментируете? – повторил он.

– Как-как, – ответили мы. – Пора переводить ее в бассейн, вот как.

А дальше случилось совсем удивительное, только мы уже не в состоянии были ничему удивляться: случилось и случилось; сперва шмель, потом хвост, теперь русалочья а капелла. Русалка запела, и ее пение загипнотизировало журналистов, а на нас не подействовало никак – скорее всего, после того памятного судного дня, когда в ожидании приговора над Валерием Тимофеевичем мы прослушали его концерт, у нас выработался иммунитет к любым разновидностям вокала. С нашей точки зрения, русалка, поглаживая присмиревших тюленей по круглым головам, лишь негромко чирикала, но журналисты выглядели оглушенными, а их глаза были совершенно нездешними. Русалка чирикала, журналисты стояли, как жена Лота, и мы спокойно, абсолютно не торопясь, методично изымали из их рук фотоаппараты. Аккуратно удалив с карт памяти скандальные кадры и видеофайлы с плавающей в нашем бассейне русалкой, мы возвращали камеры владельцам, которые даже не замечали, что их имущество побывало в чьих-то руках.

Когда с уликами было покончено, русалка замолчала, поцеловала тюленей в затылки, деловито выбралась на бетонный берег и встряхнула хвост. Мы отвлеклись на брызги, которые разлетелись от русалочьего хвоста как от мокрой собаки, а когда брызги осели, она уже стояла на ногах. В следующее мгновение русалка ловко перепрыгнула через ограждение вольера и скрылась за углом дома.

– Спасибо, – проникновенно сказал журналист, который четверть часа назад требовал от нас комментария по поводу русалки. – Вы сообщите нам, когда будете выпускать?

– Да, пожалуйста, сообщите, ладно? – попросил и его коллега, и остальные закивали: и нам сообщите, не забудьте.

Журналисты любят ездить с нами на выпуск тюленей. Мы не против, мы только за: должно же происходить что-то хорошее и за пределами Южнорусского Овчарова.

Русалка прожила у нас еще три недели. Несмотря на то, что была она уже здорова, мы не спешили увозить ее на побережье Пятого Бала – туда, откуда забрали и куда, по сложившейся у нас традиции, мы должны были ее вернуть. Целыми днями она плавала с тюленями, и каждое утро, едва рассветало, мы ехали к морю за кормовой пеной. Пену мы приносили ей прямо в бассейн. Она ела ее из трехлитровой банки руками, жмурясь и облизывая пальцы, а мы стояли возле ограждения и ждали, чтобы забрать пустую тару. А когда ей приходило в голову почирикать, она выбиралась на сушу, усаживалась поудобнее, и тюлени приходили к ней и клали морды на ее колени. Она чирикала и гладила круглые головы, и звери засыпали, убаюканные русалочьим пением. Русалка очень привязалась к ним. И однажды мы видели, как она плачет, гладя их по головам.

Выпускали мы всех троих так: в полночь – русалку, утром – тюленей. Иначе, кроме как разделить их во времени, мы поступить не могли. В наших силах было лишь сократить временной разрыв и сохранить единым пространство. Мы привезли ее туда, где через несколько часов нам предстояло выпускать тюленей – в присутствии студентов-биофаковцев и журналистов, честно предупрежденных нами за три дня до выпуска.