Южные помидоры: рассказы о доме с синей дверью и черешневом компоте

Как водится, первые строки всех путешествий похожи: тебя встречает аэропорт, потом, если повезет, друзья. Мне повезло, и мы поехали объездными дорогами через одинаковые ряды сонных окон в такой же спальный район. Позже, следующим утром, все мои чаяния о северном городе оправдаются, вы это уже прочли, но в ночь прилета меня зажмут на заднем сиденье машины, раздавят и вомнут в стекло разочарования и тревоги.

Не будет грозных нависающих над сводами арок атлантов и подоконников на их широких плечах, не встретятся нам легкие и немного рассеянные кариатиды, никакого тебе ампира и барокко, даже классицизмом не пахнет.

Мы приедем домой, будем пробовать привезенное вино, фрукты и цыпленка табака, которого я зачем-то везла через тысячи километров, нам будет весело и хорошо, а мне еще и немного тревожно.

Петербург, я распробую его мгновенно, но навсегда останусь только с третьего раза.

Есть в его непогоде точка невозврата, момент, в который теряет значение, насколько сильно льет дождь или хлещет ветер, и ты просто движешься по выбранным координатам, охваченный водой, не набирая скорости. Но точно знаешь, что все делаешь правильно, и тебе спокойно.

* * *

Будь моей сокровенной тайной,
Предначертанным мне пророчеством.
Оказалось, мы в одиночестве,
А казалось, что навсегда
Я сплелась с твоими проспектами,
И разрушенными парадными.
Мы в костюмах стоим нарядными,
И никто не заметит, что мятые,
Что с чужого плеча.
Не раздумывая, сгоряча,
Я решаюсь бежать в столицу,
Моховая мне будет сниться.
Я, похоже, к ней прикипела,
Я вросла головой и телом
В каждый речной канал.
Поступок. Рывок. Провал.
Петербург нагоняет драму.
Есенин любил Москву,
Володя Высоцкий тоже,
Я чувствую, нет, не кожей,
Всею грудной клеткой,
Зеленая ветка
Ведет на Васильевский остров,
Все просто. Иосиф Бродский
Собирался там умереть,
А сейчас здесь неплохо кормят.
Давай разберем по форме,
Как быть и куда смотреть.
Ты же знаешь, я не уеду,
Я погибну на той стороне.
Моя голова в огне,
Горю или заблудилась?
Я рада, что не простилась.
Мы встретимся снова в среду.
Немного поговорим.
Дождь? Приходи с ним.
Мы сядем и будем обедать.

Август, 2017.

В такси

По вторникам таксисты совсем не те, что по средам. Классические уже 6 утра, под дабстеп обгоняем на светофоре полицейскую машину. Разборчивая ругань мужчин, я невозмутимо держу бутерброд с докторской. Мне разрешено крошить в машине, потому что мой водитель настоящий петербургский интеллигент. Он седоват, негладко причесан, у него свитер в подходящий узор и шерстяные брюки. Я в изрядно мятом пальто, с не слишком выглаженным лицом. Литейный мост уже час как свели, так что едем мы без особенных разговоров. На перекрестках и небольших пробках он коротко дремлет на руле. Я не мешаю, мы оба глядим каждый в свое окно.

На другой день я снова оказываюсь на сиденье такси, пассажиры которого опаздывают к отбывающему поезду. Мы движемся в относительной тишине, и, кроме шума колес, почти ничего не напоминает о дороге. В окно я стараюсь не смотреть, тяжелая зимняя ночь будет скрывать город еще несколько часов. Внутри машины коротко и нервно звенит рождественский колокольчик, оторванный от общего предчувствия праздника, забытый где-то под сиденьем.

Я стараюсь не думать о том, что восьмой вагон московского поезда, как и все прочие до и после него, отправится без меня. Мои мысли заняты сыром, зажатым между двумя кусочками поджаристого хлеба и забытым на кухонном столе — мне интересно, кому он достанется.

И снова, уже следующим утром, запутавшись в переездах, держу путь домой, на этот раз вместе с Джаредом Лето: он, разумеется, поет, я же, как приличный человек, немного грущу. 6:06, в городе ночь. Редкие прохожие движутся вдоль каналов, не стараясь проснуться в нарастающем гуле машин. Светофоры сердятся красным, не дают спуска — дорога без превышений, без ветра в волосах.

Я не могла бы жить в другом месте: только под мокрым снегом, только под зимним дождем, рядом с привычными растекшимися пейзажами. Отсюда тяжело уехать, и нет сил покинуть северное болото. Но Джаред старается еще сильнее, улицы по-прежнему полупусты, а мое место уже не хранит тепло прежнего пассажира.