Южные помидоры: рассказы о доме с синей дверью и черешневом компоте

Нас обгоняют другие машины, кого-то обгоняем и мы, бесконечный хоровод из опозданий и спешки. Глаза, особенно веки, кажутся тяжелее остальной головы. Если успеем ко времени, я обязательно посплю. И все-таки как там оставленный наедине с кухней бутерброд?

Пора домой

Октябрь с запахом высоких костров у проселочной дороги, велосипедного скрипа и прелых листьев, забытых у дальней стены дома. Соседская груша, что растет, перекинувшись ветвями через наш забор, она отказалась от пожелтевшей листвы еще в конце сентября.

Весной листья набухали тугими почками, разворачивались зеленым соком навстречу апрелю, затем прикрывали собой молодые грушевые плоды, а теперь лежат, слой за слоем, никому не нужные, всеми оставленные, и ничего не ждут.

Здесь они встретят зиму. А когда сойдет снег, никто не сможет узнать в них прежней листвы.

Мне пора домой, без меня их некому будет спасти. Но я давно выросла, и уехала так далеко, как только могла, чтобы больше не вспоминать.

Каждый октябрь мне снятся тени от грушевых ветвей.

Октябрь с запахом низкого холодного неба, грозовых туч и высоких воротников. Вода из Невы пролита на улицах и проспектах, забыта лужами в колодцах петербургских домов.

Даже в нашей ванной, у дальней стены, там, где обычно оставляют сушиться полотенца или вешают халаты на пластиковые крючки, протекает батарея. Это заметно не каждому: вода из нее капает редко и почти беззвучно, совершая короткий путь, разбивается об пол. В те вечера, когда мне не с кем плакать, я прихожу посидеть с ней.

Похоже, пора домой. Подальше от этой воды, к маме и грушевым листочкам.

Октябрь с запахом густого бабушкиного рагу, чая из пачки со слоном и сожженной листвы.

Этот октябрь меня погубит.

Несколько лет назад, на берегу забытого приличными людьми Обводного канала, я стояла завернутая в его пальто. Вокруг нас собралась ночь, под ботинками лежал остывший город, а второй месяц осени стоял вот здесь, совсем рядом, и разглядывал мое лицо.

Тогда мы были молодыми и пьяными, целовались в метро, мечтали завести кота, окончить институт и остаться навсегда вместе.

Свой шестой октябрь я встречаю одна.

В конце лета мне приснился сон, что он разлюбил меня, что наша любовь закончилась, дошла до самого дна и оставила его пустым. Пустоту захватила жестокость, всю ее он тоже израсходовал на меня. Я проснулась, привычно уткнулась лбом в теплое плечо и осталась лежать так, пока кошмар не забылся, пока совсем не растаял.

Сегодня под одеялом, у открытого окна, я вдыхаю тяжелый октябрьский воздух, жду, что снова сумею проснуться и все ему рассказать. Но разбудить некому, сон затянулся, и утро больше не в силах никого спасти.

Годовщины тяжелее всего, когда их больше незачем вспоминать. Когда вспоминать их больше не с кем. Этот октябрь меня погубит.

Вот бы можно было любить просто так, самоотверженно, как только мама могла любить нас в детстве. Не за успех или чистые платья, а просто за то, что мы есть.

Но теперь я взрослая, и все изменилось, теперь любовь нужно заслужить, но что делать, если у меня не получается? И даже мама больше не находит ответа.

Октябрь топчется на моей груди, выдавливает из гортани воздух и совсем другие слова.

Правда, пора домой.

Сжечь забытые листья, приготовить омлет и заварить чай. Дождаться ноября, с пронизывающим ветром и промерзшей землей, и больше ничего не забывать у дальней стены дома.

Петербургский дом

В Петербурге, на одной из долгих улиц, название которой я вам не скажу, есть дом. Дом этот стоит совсем один, слева и справа от него толпятся, прижавшись друг к другу плечами стен, другие жилые и ветхие. Сбились все под одну черту и отличаются разве что порядковым номером да оттенком фасадной краски. А он стоит особняком, темнеет провалами окон, придерживает двери.

И каждый раз, оказавшись у его порога, я размышляю о том, каково ему в одиночестве.

Может, он хочет растолкать локтями плотную череду домов, взгромоздиться где-то в самой их гуще и стать частью чужой истории. Хочет наполниться соседями и ранними подъемами, чтобы его затерли, испачкали, чтобы накричали из форточки, надышали жареным. Может так статься, что ему не хватает шума, не хватает толпы.

Представляю, как тоскуют его балконы, как не хватает им старых велосипедов, разбитых лыж, как мыслят они о бельевых веревках и забытых под дождем свежевыстиранных простынях.

Но, задержавшись совсем ненадолго, я шагаю дальше, еще дальше от одинокого дома, от одинокого себя. Мы с ним слишком похожи, с этим петербургским особняком, боюсь затеряться среди его комнат, не суметь найти выход.

Сбиваясь, путая дорогу, останавливаюсь на Моховой, силюсь разглядеть город, тот, что за моей спиной, тот, что раскинулся по обе стороны улицы и кажется таким знакомым. Мне странно, что нас представили друг другу так поздно, что такой недолгой была наша первая встреча.