Южный горизонт (повести и рассказы)

Таутан сел, скрестив ноги, прикрылся по плечи атласным одеялом. Сон мигом прошел. С бабой ругаться — удовольствия мало. А эта явно напрашивается на скандал. Вон, в какую позу встала: ни дать, ни взять — батыр! Все окно загородила, хочет, чтобы он на нее полюбовался, что ли?! Нужна она ему! Таутан ненавидел не только Сейтназара, но и его высокомерную жену. Правда, раньше он всеми силами скрывал свою неприязнь к ней, а теперь нечего Таиться. Что она, думает испугать сына Мангазы?! Не на того напала! Он и грозного мужика запросто втоптал в грязь. С Мангазином шутки плохи!

— Эй! Ты тут горло не дери, поняла? — Таутан от возмущения даже Заерзал. — На кого голос повышаешь? Говори, что надо, и мотай отсюда! Некогда мне с бабой трепаться!

— Ну, и скажу! — Нурия, дрожа от ярости, надвинулась на Таутана. Она размахивала руками прямо перед его носом. Лицо ее пылало. — Ты, кривоносый! Ты, паскуда! Это ты кляузы на моего мужа строчил! Ты его травил!.. А ну, покажь, чего достиг, чего добился, пес паршивый!

Таутан растерялся, откинулся на подушку.

— Эй, ты рукам волю не давай! Совесть-то имей, почтенная! Ты на меня не греши. Я твоего Мужа не трогал. И нечего на меня валить. Не поможет!..

— Так кто же, если не ты?!

— Кто, кто… Да этот дурень Бекбаул… вот кто. Твой возлюбленный, хахаль! Он кляузы написал! Он подписал! Иди, на него жалуйся, если такая храбрая. А мне голову не морочь! Детей моих не пугай, и не шуми в моем доме, почтенная!..

— Так и знала, что выкручиваться будешь, подлец!

— Ты… это… не оскорбляй ответственного работника! Осторожней выражайся, поняла?! Меня в районе знают. Смотри, почтенная, отвечать придется! Мне нет дела до твоего мужа! Нет, понимаешь? Мне не кобылу с ним делить… игривую, как некоторым…

Таутан презрительно сплюнул. Кажется, в точку попал, в самое больное место. Сразу заткнулась бешеная баба. Так ей и надо, пусть не забывается, потаскуха.

Нурия задохнулась, застыла с открытым ртом, слезы полились градом. Господи, какой мерзавец! Невинным прикидывается. Знает, куда бить. И Бекбаул, дурень безмозглый, пошел на поводу такого негодяя! Да его за это поколотить мало. Как он мог?! Приплелся вчера, нос повесил, рассказал все, как было, каялся, убивался. И она поверила ему, даже пожалела. Кому ж ей еще верить? Он ее единственный, Желанный. Отец ее сынишки, смуглого, плотного карапуза. Одно время почти не встречались. Теперь опять наведываться стал. Тот нетерпеливый, жадный огонь в ее теле погас, и все же при виде сильного, плечистого увальня на душе становилось тепло, приятно. Недолго длилась бабья обида. Думала сначала, что он со зла унизил, выбил из седла ее тихоню-мужа, ее опору. Потом узнала, что поддался глупый подлым уговорам, и сердце ее смягчилось, простило любимого. С еще большей силой вспыхнула в ней ненависть к Таутану, и жаждала она мести, хотела унизить его, растоптать, смешать с грязью, насладиться его позором, а вышло все по-другому. Теперь она стоит тут, раздавленная, жалкая, и не в силах унять злые, беспомощные слезы…

Закрыв лицо ладонями, Нурия выскочила на улицу. Нашла под навесом укромное местечко, опустилась на чурбан и навзрыд разрыдалась. Долго не могла она успокоиться. Неужели навсегда отвернулось от нее счастье? Неужели ее "робкий ягненок" не оседлает больше статного, гривастого иноходца? Неужели ему теперь до конца жизни волочиться на захудалой лошаденке-кляче? Господи, откуда напасть такая? И скотом не обзавелись, и домов кирпичных в городах не построили. Бедный ее муж двенадцать месяцев в году не давал себе покоя, всю силушку колхозу отдал, и себя не щадил, и о жене не думал, и о будущем ребенка не позаботился. И вот дожили, остались едва ли не голые-босые. То, что нажили, ненадолго им хватит. А потом? Как жить-то будут?.. Но нищета еще полбеды. А как пережить позор, унижение? Как вынести злорадство, насмешки, пересуды, дурную молву? Те, кто еще недавно издали кланялись чуть ли не до земли, теперь проходят мимо, небрежно шевеля губами, а то и вовсе не замечают. А бабы языками цок-цок, губами шлеп-шлеп, на каждом углу, на каждом перекрестке в нее тычат. Иные, правда, приветливы и внимательны, как прежде, будто и не случилось ничего, но Нурия и им уже не верит, ей чудится всюду неискренность или откровенная, унизительная жалость. Плохо человеку, когда он вдруг выбивается из привычной колеи. Он становится мнительным, подозрительным, недоверчивым. Трудно согласиться уязвленному самолюбию с тем, что несмотря на крушение очага, привычного благополучия, жизнь вокруг по-прежнему остается прекрасной.