Южный горизонт (повести и рассказы)

Подавленная неожиданно обрушившимся горем Нурия сидела под навесом, прислонившись спиной к прелому сену, и не замечала, что солнце поднялось уже высоко и начало ласково пригревать. Часто выпадают в середине осени в этом краю такие погожие дни. И тогда запрятавшиеся под кустами жаворонки, расправляя крылья, взмывают радостно ввысь и заливаются торжественной трелью, словно ранним летним утром. Привычный шум оглашает аул: блеют овцы, мычат коровы, малышня выгоняет скотину на выпас и при этом, подр. ажяя взрослым, покрикивает: "Чек, эй!", "Кос-кос!", "У, омо-рок тебя возьми!"

Нурия успокоилась и оглянулась. Злая усмешка искаг зила ее бледное, усталое лицо. Она порывисто встала и направилась к дому Таутана. "Это, он, он, негодяй, все затеял! Он, кривоносый!" — нашептывал мстительный голос…

В доме Таутана завтракали. Едва взглянув на нее, Таутан побледнел, защищаясь, вскинул руки, отпрянул от дастархана, прижался спиной к стене. Глаза Нурии налились кровью. Ничего не видя, перешагнула она через дастархан, насмерть перепугав жену и детей, всей тяжестью навалилась на Таутана, вцепилась в ворот и поволокла к порогу, словно баранью тушку. На крик и шум мгновенно сбежались соседи, и прямо на их глазах, вконец остервенев, женщина нещадно колотила, пинала, дубасила беспомощного перед ее яростью мужчину, мстя за обиды мужа и свой позор. Таутан барахтался под нею, визжал, кричал о помощи, а люди толпились вокруг в замешательстве. Наконец, мужчины схватили осатаневшую бабу, еле оторвали от истерзанного, растрепанного главбуха.

Слух о побоище в тот же день облетел аул. Таутан несколько дней не выходил из дома и к себе никого не пускал.

XIV

С того дня удача покинула Таутана. Началась полоса невезения. Пригласил его в кабинет парторг и завел странный разговор с непонятными намеками. Лицо главбуха оставалось, однако, непроницаемым, и тогда парторг, вышедший из терпения, достал из стола огромный сверток в старой кошме и с силой швырнул перед опешившим Таутаном — аж пыль поднялась. Глаза парторга сузились, ноздри затрепетали.

— Что это?!

У Таутана отнялся язык. Лоб покрылся испариной, глаза погасли, подернулись клейкой пленкой.

— Что же молчишь, товарищ Мангазин? — Парторг продолжал смотреть в упор. Таутан кое-как собрался с мыслями, выдавил жалкую улыбку.

— Убей меня бог, если что-нибудь понимаю… Что за сверток? Что за шутки?"

— Что за сверток?! Он еще спрашивает! — у парторга от возмущения округлились глаза. — Ты что, собственное имущество не признаешь?

— Какое еще имущество?! — Таутан уже пришёл в себя и сообразил, что нужно от всего отказываться, иначе будет худо. — Да аллахом клянусь, первый раз это вижу. И не понимаю…

— Оу, кому ж тогда верить?! — Мягкий, добродушный по природе парторг был озадачен. — Человек, который мне это принес… уверял, что выследил тебя… что твое это…

Таутан почуял неуверенность в голосе парторга и мигом прикинулся совершенно неведающим, о чем идет речь. Глазами заморгал, захлопал, невинную улыбку изобразил.

— Ради бога, скажите, что это? Что… в этом свертке?

— Заем! Груда облигаций!

Таутан изобразил бурную радость, даже вскочил, обеими руками вцепился в сверток.

— Ойбай! Так это же мой заем! Заем колхозников!

Парторг с удивлением смотрел то на гладкое, лоснившееся лицо Таутана, то на длинные, цепкие его пальцы, ловко развязывавшие узел.

— Как твой заем? Ты ведь только что отказывался! Ты что крутишь, товарищ Мангазин?

Парторг начинал злиться, а Таутан, поняв, что ему теперь ничего не стоит вывернуться, спокойно развязал узел, вытащил кипы облигаций, разложил на столе.

— Большое-пребольшое вам спасибо! Вы даже не представляете, какая это для меня радость! — взволнованно заговорил главный бухгалтер. — Месяца полтора назад я собрался раздать заем колхозникам, но по горло погряз в делах, запурхался, а потом как спохватился — заем-то тю-тю… Выкрали! Стащили! Весь дом всполошил, волосы на себе рвал. Что теперь людям скажу?! Как им в глаза посмотрю?! Как-то колхозники баскарме пожаловались, дескать, главбух заем не дает. Я тогда чуть сквозь землю не провалился… Не беда, если бы своё, а то ведь добро народное. За него головой отвечать надо… Но сжалилась судьба надо мной. Нашлась, слава богу, потеря. Господи, кто тот благодетель, что спас меня от вечного позора?!