Южный крест

Полковник Суровцев оторвался от карты, отступил. Он еще не знал изменений в оперативной обстановке, но широта военных действий говорила о больших возможностях. Гитлеровскому командованию надо создавать фронт по Северскому Донцу, группу армий «А» немедленно отводить с Кавказа. В этих условиях деблокирующая группировка Гота способна лишь пробить коридор и помочь шестой армии вырваться. Это вполне логично. Стратегически оправданно. Сейчас наступил тот момент, когда шестая армия должна ринуться навстречу. Но почему она медлит? Вероятно, ждет приказа. Так почему же этого приказа нет?

Полковник Суровцев кинул руки за спину, с угла на угол смерил комнату спешными шагами и опять остановился перед картой. Сказал, произнес торопливо, как будто подгонял самого себя:

— Не отдадут приказа. Не позволят.

Подсознательно был готов к такому заключению, и все-таки слова прозвучали неожиданно, показались нелепыми и противоестественными: если шестая армия станет удерживать позиции, она погибнет. Однако Гитлер пойдет на это. Чтобы только не уронить политического престижа! Но ведь не дать погибнуть армии — это тоже престиж!

Ха!.. Дорого ли стоит армия?

Мысль вспыхнула, метнулась и пропала. Мысль была страшная.

Вспомнил, быстро глянул на часы: половина одиннадцатого. В последние дни командующий заходит к нему ровно в одиннадцать.

…Дверь распахнулась, низко пригибая голову, вошел командующий. Распрямился, бросил перчатки на стол:

— Григорий Ильич!..

Полковник Суровцев стоял невысокий, седенький, строгий.

— Волга стала, Григорий Ильич! Одевайтесь.

Суровцев шагнул вперед:

— Когда?

— Только что. Стоит, матушка, тихая, смирная. Там уже лед пробуют. Надо немедленно тянуть связь на левый берег. Распорядитесь. Чтобы хожалых бойцов… Из местных жителей. Ну, пошли, пошли!

Генерал Жердин все такой же нетерпеливый, строгий, вытянутый, словно жердь. «Жердь-твердь», — без всякой связи подумал полковник Суровцев. Передал приказание командующего и, надевая полушубок, спросил:

— Михаил Григорьевич… Вы не смогли бы побыть Гитлером? На несколько минут.

Генерал Жердин взял со стола перчатки, подержал, опять бросил. Повел головой — не ослышался ли? Нет, не ослышался. Брови медленно поползли кверху. Но лицо не сделалось сердитым. Суровцев заметил, как в глазах у него промелькнула усмешка. В этой усмешке почудилось добродушие.

— Побыть Гитлером? Почему же? Пожалуйста. Тем более на несколько минут… — И, думая то ли над этими словами, то ли о чем-то своем, покашлял: — Вы хотите проверить свои мысли?

— Хочу проверить, — тихо сказал Суровцев. Он застегнулся и, чувствуя неловкость, как будто командующий схватил его за руку и уличил, торопливо поискал в карманах. — По логике вещей, по тому, как складываются обстоятельства, Паулюс должен ударить навстречу Готу. Но Паулюс медлит. По всей вероятности, ждет приказа. Гитлер тоже медлит. Так почему же вы медлите? Почему не отдаете приказа?

— Пусть будет кошка дура, — усмехнулся генерал Жердин. — Пусть этот приказ отдаст Манштейн. Видит прямую необходимость, пусть прикажет. Ах, он не приказывает… Тогда — Паулюс. На нем лежит долг перед солдатами, пусть возьмет ответственность на себя, — генерал Жердин вдруг засмеялся: — Вот так думает о Гитлере ваш покорный слуга.

— А дальше?

— Самовольника будет судить военный трибунал — это он приказал уйти из Сталинграда.

Конечно же Гитлер не хочет потерять армию. Лучше потерять одного генерала. Какой ни будь талантливый, преданный генерал — лучше потерять его, чем армию или собственный престиж.

Помолчали. Суровцев сказал:

— Ни Манштейн, ни Паулюс на это не клюнут.

Жердин согласился:

— Не клюнут. Потому что своя шкура дороже. А когда настанет время итогов и политических сентенций, их изобразят героями, — поправил перчатку, заторопился: — Пойдемте, пойдемте. Нехорошо оставаться Гитлером дольше срока. Да… Григорий Ильич, позвоните Добрынину, позовите его на берег. Слава богу — сын остался жив. Вы знаете, я радуюсь, как собственному счастью.

О том, что Волга стала, Добрынин уже знал, ему позвонили из триста тринадцатого. Комбат Веригин. Что-то случилось с первым: говорит, торопится, почти умоляет. Просит, чтоб разрешили сходить на левый берег связному. Говорит — жена в Красной Слободе. Взбесился, что ли, комбат?.. Добрынин точно знает: Веригин не женат. А тот одно знай: жена! Связной передаст письмо, тем же днем — назад. Парень местный, из рыбаков, ходить по первому льду приходилось.

Вот те раз: у комбата Веригина — жена! Ну что же, отлично! И Волга стала, и Костя жив: успели, перелили кровь… Костя заговорил. Про Игнатьева спрашивает. Это надо же — Игнатьев!

От Жердина звонят, зовут, торопят. Спрашивают, нет ли подходящего человека в проводники — потянут через Волгу телефон. Так что веригинский связной кстати.