Южный крест

В Москве, как и во всей России, думали только о войне. Знали: рассчитывать надо на собственные силы, союзники станут помогать, когда со всей очевидностью обозначится чье-то поражение. Блокада шестой немецкой армии была лишь предвестником великой перемены; в Москве были заняты тем, чтобы завершить разгром шестой армии под Сталинградом, повернуть войну в обратную сторону.

В ночь на семнадцатое декабря Сталину докладывали обстановку. Все тот же молодой красивый генерал стоял у большой карты с оперативной обстановкой, легким, почти изящным поворотом головы приглашал следить за указкой, говорил ровно, четко, спокойно и уверенно, как будто не кто-нибудь, а он привел в движение весь фронт, миллионы людей и тысячи машин. Взглядывал на Сталина. Тот мягко ходил вдоль длинного зеленого стола, смотрел под ноги и, казалось, не слушал… Так было почти всегда, и генерал привык к этому, и все, кто присутствовал в тот вечер, тоже привыкли. Генерал обращался к Верховному, но временами казалось, будто ему все равно — слушает Сталин или не слушает, посмотрит или не посмотрит. Надо только не упустить ни малейшей детали, не назвать вчерашнюю цифру, не перепутать порядок слов в перехваченной радиошифровке… Он держал в голове сотни фамилий, железнодорожных станций и полустанков, номеров войсковых соединений, огромное количество цифр, за которыми стояли люди, пушки, снаряды и километры. Он помнил обстановку вчерашнего дня и позавчерашнего, знал, как изменилась обстановка в последние часы, докладывал уверенно и строго, минутами казалось — диктовал, приказывал; и было ему вроде все равно: слушает Верховный или не слушает… Но так лишь казалось. Сталин следил не только за словами, но даже за интонацией, он был способен уловить, понять то, что в Генеральном штабе либо упустили из виду, либо сочли преждевременным докладывать.

Молодой генерал говорил свободно, и мало кому приходило в голову, каких огромных усилий стоило ему держаться вот так рядом со Сталиным.

Ровно, ярко горело электричество; ровно, четко докладывал генерал; неторопливо, тяжело ходил Сталин, смотрел вниз, как будто слушал не слова доклада, а собственную поступь. За столом генералы сидели тихо, то ли слушали доклад, то ли шаги Верховного.

— Пятьдесят седьмой танковый корпус Гота продолжает наступление на Сталинград. В двадцать два часа стало известно, что к деблокирующей группировке Гота присоединилась семнадцатая танковая дивизия. Части нашей пятьдесят первой армии и кавалерийский корпус генерала Шапкина несут тяжелые потери, отходят к реке Мышкова. Противник менее чем в пятидесяти километрах от Сталинграда.

Сталин вдруг остановился. Но головы не поднял, не сказал ни слова. Заходил опять — мимо стола, от стены к стене.

— Вторая гвардейская армия генерала Малиновского на подходе.

Сталин повернулся круто:

— Что значит «на подходе»?

Он не терпел полутонов и неясностей, не терпел выражений, которые годились для широкой информации. Конечно же трудно, почти невозможно, предугадать замыслы и действия противника на фронте от Балтийского моря до Северного Кавказа. Самые, казалось бы, точные расчеты ломаются в одну ночь, в считанные часы, невероятное становится реальным. И надо принимать новое решение, чтобы воспрепятствовать, не допустить, создать перевес, опрокинуть и уничтожить.

Сталин никогда не требовал невозможного.

Может быть, самая большая способность его заключалась именно в том, что умел безошибочно определить границу, которая разделяла возможное и невозможное, умел повести людей по краю доверия, добиться того, что многим казалось невероятным.

Малиновский должен успеть!

Генерал понял свою промашку, уловил гнев и досаду в тихом голосе Верховного, выпрямил и без того прямую фигуру, сдвинул каблуки.

— Вторая гвардейская армия под командованием генерала Малиновского…

— Я знаю фамилию командующего.

Генерал вскинул голову, словно его ударили снизу в подбородок:

— Передовые отряды второй гвардейской армии должны войти в соприкосновение с противником завтра к полудню, — сделал паузу, выдержал секунды, глянул на Верховного прямо: — Должны!

Генерал не собирался утверждать в угоду Сталину. Он только высказал свою уверенность.

И Сталин принял эти слова. Потому что по-другому сказать нельзя. По-другому было бы ложно. Согласно наклонил голову:

— Продолжайте.

— Сегодня перешли в наступление войска Юго-Западного и Воронежского фронтов в общем направлении на Миллерово и на Морозовск с целью разгрома противника в районе среднего Дона. Наступление развивается успешно. В первом оперативном эшелоне наступают двадцать четвертый и двадцать пятый танковые корпуса и первый гвардейский механизированный корпус. Командующий Юго-Западным фронтом генерал Ватутин доносит…

Сталин замедлил шаг.

Тонкое привычное чутье подсказало генералу, что Верховный сейчас остановится, что сейчас он спросит, что-то скажет… Оборвал себя на полуслове, кинул руки по швам. Нет, он не стал по стойке «смирно», однако поза, взгляд, едва уловимое движение губ выразили готовность услышать и принять, изменить ход доклада иль поправиться.