Южный Крест

С Каду не случилось ничего худого. Он просто уехал на остров Аур. Ведь там он жил до путешествия на «Рюрике» со своим другом Эдоком. О, Каду будет в отчаянии, узнав, что Тотабу приходил на Отдию. А, может быть, Тотабу, погостив у них, отправится на Аур?

Нет, Коцебу не мог идти на Аур: был уже май, время тропического плавания кончилось; должно следовать в Петропавловск, а оттуда в Русскую Америку, в крепость Ново-Архангельск.

Ученые и штурманы завершили работы. Шлюп снялся с якоря. Глухо и монотонно забили барабаны. Печальная песня лилась над островом, песня о Тотабу, покидающем Отдию.

Коцебу же с грустью глядел на исчезающую землю. «Ужели, — думал он, — и этих добрых детей природы постигнет участь таитян, вымирающих под игом миссионеров?»

Постигнет!..

В девятый день мая 1824 года корабль капитан-лейтенанта Отто Евстафьевича Коцебу несся уже курсом норд-норд-вест, на Камчатку.

ДАЛЕКАЯ КРЕПОСТЬ

В исследовательской экспедиции главное — открытия. В служебном плавании — иное: навыки и выучка, обретенные экипажем. Кругосветный поход считался русскими (и не одними русскими) моряками превосходной школой мужества и мастерства.

Киснуть в Маркизовой луже — так, в насмешку над боязливым министром маркизом Траверсе, называли излюбленный им Финский залив — или пробиваться сквозь океанские штормы? Какое же моряцкое сердце не предпочтет океан!

Зевать, выворачивая скулы, на кронштадтской или ревельской фрунтовой шагистике или, перекрывая шум ветра и волн, зычно командовать постановкой и уборкой парусов? И спрашивать нечего!

Наконец, поигрывать с барышнями в фанты или вести мужской разговор в кают-компании, окутанной трубочным дымом и духом морского товарищества? Нет уж, увольте от дребедени гостиных. Впрочем, иногда как отдых, отчего же… Но только не повседневно.

Командир «Предприятия» отлично знал, что такое кругосветное плавание для молодого моряка. Пожалуй, не только для молодого.

Вот его старший офицер Кордюков, Тимофей Васильевич Кордюков. Тот под флагом самого Сенявина в знаменитой Средиземноморской кампании участвовал. Что и говорить — моряк от подошв до маковки. А ведь и для него «Предприятие» доброй наукой послужит.

Или Римский-Корсаков. У Николая Петровича опыта поменьше, чем у Кордюкова. Обстрелян и порох нюхал не на воде, а на суше. В отечественную войну с французом дрался, до Парижа прошагал, а после три года на корабле ходил между Англией и Францией. Но одна «кругосветка» даст ему вдесятеро больше кампаний в Ла-Манше.

Что ж до мичманов и лейтенантов, этим — знай не ленись, не будь соней, вникай во все мелочи (если только есть они, мелочи), ибо настоящий офицер должен быть на своем судне и наилучшим боцманом, и наилучшим штурманом.

Ему же, командиру, надлежит по примеру Ивана Федоровича Крузенштерна приохотить молодежь к гидрографическим занятиям, к наблюдениям за ветрами и течениями, за прозрачностью воды и глубинами. И постоянно внушать мысль, что ни единым повышением в чине жив моряк-офицер, но заботой о приращении географических познаний…

Итак, «Предприятие» пришло на Камчатку. В Петропавловске, сдав чиновникам грузы, Коцебу исполнил первую часть правительственных заданий и отправился для несения крейсерской службы на другой край Тихого океана, в Русскую Америку.

…Августовский рассвет был пасмурным, солнце никак не могло одолеть туманы. Смутно-смутно проступал сквозь сумрак гористый, поросший лесом остров Ситха, расположившийся по соседству с материковым берегом Северной Америки.

Ветер будто заплутался в тумане, в бухточках, среди островков, окруживших, как цыплята наседку, остров Ситху, в его чащобах и скалах. Коли б не течение, тащиться бы шлюпу до самого вечера. Но течение влечет его в глубину просторного залива, туда, где с высокой скалы сумрачно взирает на окрестности крепость Ново-Архангельск.

Тихо кругом и безлюдно. Никто не примечает, как 750-тонный шлюп, кажущийся в рассветной мрачности призрачным кораблем Летучего Голландца, приближается к рейду. И в крепости, и в селении, разбросанном подле нее, все спят тем крепким, сладким сном, каким спится в ненастные предутренние часы.

Почивает в двухэтажном доме правитель колоний Матвей Муравьев. Спят в избах компанейские матросы, обняв случайных подруг-индианок; спит, раскинув руки, налитые свинцовой усталостью, работный люд с верфи; похрапывают чиновники, резавшиеся в бостон чуть ли не до петухов; клюют носом часовые в крепости, да и вахтенный матрос на фрегате «Крейсер», что давно стоит в заливе, чуть было не вздремнул, но зябко вздрогнул, пробил вовремя склянки, а их сквозь сон чутким привычным ухом услышали Михаил Лазарев, мичманы Нахимов Павел, Ефим Путятин…

Часам к восьми туман рассеивается. Он расходится то легкими, синеватыми, колыхающимися массами, то рваными ватными клочками, то длинными белесыми полосами. И тогда уж и с берега и с палубы «Крейсера» с радостным удивлением замечают пришельца.