Южный Урал, № 2—3

По степям оренбургским травы
пугачевский укрыли след.
По дорогам мятежной славы
к Оренбургу
спешит поэт.
На пространстве —
широком, диком —
веют горькие ветерки.
Там летали с казацким гиком
по-над Каспием и Яиком
злые,
огненные клинки.
Там по сытым дворянским поместьям
«шкура вон и долой душа!» —
удалое ходило возмездье,
правый суд
и расправу верша.
Там по всем крепостям царевым
гнев народный
прошел с мечом.
И не зря атаман суровый
назван запросто — Пугачем.
…Слушал в избах поэт подолгу
сказы старых казачек — быль.
…Плыли виселицы по Волге,
и пожаром
метался ковыль.
Сонно пряжу старушка тянет
да нескоро ведет рассказ.
И сдается поэту — няню
будто слышит он
в тихий час.
Вновь, как в детстве,
волнуясь, слушает,
(вьет лучина едучий дым)
и уже — не Пугач с Хлопушею, —
а Добрыня с Бовой пред ним.
…Полночь.
Бродит луна на страже.
Сны бегут от поэта прочь.
Гончаровой Натальей Маша
капитанская
входит дочь…
Пыль дорожная. Долгим думам
нет конца, как дороге степной.
Что-то тянет ямщик угрюмый.
Что он тянет —
ямщик удалой?..
И опять — как всегда виноватый
Гончаровой
покорный взгляд…
В оренбургской степи
закаты —
как казацкая кровь —
горят.

К. Боголюбов УРАЛЬСКИЙ САМОЦВЕТ (Главы из повести о Д. Н. Мамине-Сибиряке)

ОПЯТЬ НА УРАЛЕ

1

В окне вагона мелькали леса, перелески, зеленые квадраты озимых, бурые полосы паров. Изредка показывалась деревенька. Серые избы, крытые соломой, подслеповатые окошки. На станциях толпились мужики и бабы в лаптях, в домотканных зипунах. И опять леса… Убогая и бессильная, могучая и обильная, тянулась бесконечными пространствами Русь.

Попутчиком оказался земляк, екатеринбургский промышленник. Человек пожилой, осанистый, но расторопный, бойкий. Седая бородка, в узеньких черных глазках — плутоватая усмешка. Такому не клади пальца в рот — всю руку откусит.

— Как спалось?

— Благодарствуйте. Сон у меня легкий. В дороге я самый счастливый человек: ем да сплю. Только вот денег дорогой порастряс. Одна Москва чего стоила. В Славянском базаре, знать-то, сотни три оставил.

— Полноте! Вам ли скупиться? Об уральских промышленниках не только в России — за границей говорят.

— Славны бубны за горами. Побывал бы, кто говорит, в нашей шкуре — запел бы Лазаря.

— Да ведь слезы-то ваши дешевые! Сегодня убыток — завтра барыш.

— То-то и беда, что барыш мимо рук плывет. Уральское горное дело на ладан дышит. Был я на нижегородской ярмарке прошлый год, так, поверите, плюнул только с досады. Юз своим железом всех наших заводчиков прихлопнул. Всю цену, понимаете ли, сбил. Ему хорошо, конечно, у него, подлеца, пудлинговые печи, у него уголь под током. А мы все за старинку держимся. Вот она и подвела, старинка-то. На южных заводах теперь и производство ширится. А мы столько лет Расею-матушку железом кормили, и вот тебе на — хоть сам железо грызи, И не знаешь, в которую сторону податься. Цены снизить нельзя — потому как прямой убыток. Казна, понятно, не выручит, капиталу запасного нет. Пошли искать компаньонов. Весь Урал теперь акционерами только и держится. На миру, говорится, и смерть красна. Вот они каковы дела-то уральские! А вы говорите: барыш.

Промышленник тяжело вздохнул, вытер пот шелковым платочком и стал развязывать саквояж. Оттуда он вынул бутылку коньяку, балык, банку с икрой и порядочный кусок пирога.

— Ох, горе душам нашим! Нешто закусить. Присаживайтесь за компанию.

Вагоны стучали на стыках. Поезд замедлил ход. Из веселой березовой рощи вынырнули станционные домики.

— Далека наша путь… Говорят, Горнозаводскую строить собираются. Тогда до Екатеринбурга будет рукой подать… Да вы кушайте, молодой человек, не стесняйтесь. Пока, слава богу, живем при своем капитале.

2

По каменистой дороге меж сосняка подвода медленно ползла в гору. Дмитрий Наркисович дышал и не мог надышаться густым смолистым ароматом сосновых лесов.

«И вот они опять, знакомые места!»