Южный узел

— Вы, например, в двенадцатом году что делали?

«Чего я только не делал».

— Я слышал про ваши подвиги, — с раздражением бросил Вяземский. — Думаете, тогда защищали страну, теперь можете навязывать ей свою волю?

Александр Христофорович поморщился.

— У меня нет своей воли. Я лишь содействую исполнению воли государя, — он вскипал медленно. Раньше загорался как порох. Теперь его следовало донимать и час, и два, чтобы наконец взорвался и наговорил дерзостей.

Уже и Би-би бочком проникла в кабинет напомнить папа, что второй акт на носу. А Вяземский всё не унимался. Всё отстаивал своё родовое право чудить перед турками, гарцевать в латах и грозить Константинополю. Всё давал понять начальнику III отделения, что тот перед ним хуже, чем никто, — пёс без имени. И ему, Вяземскому, дело до царя, никак не до псаря. А его, природного князя, свели на псарню, где, как бы ни был вежлив наёмный холоп, обустроивший всю царскую свору на немецкий лад, Рюриковичу без надобности. Ибо его стезя — поверх служилых голов. Прямо на красную дорожку, к златому крыльцу.

Лизавета Андревна дважды ходила к дверям кабинета подслушивать. И вернулась в гостиную, где, не смея дохнуть, сидели дочери и племянница, разряженные, как куколки из модного магазина — в платья из белого муслина и бархатные накидки с гарусом.

— Сейчас будет смертоубийство, — предупредила она. — Только молчите.

На лице Би-би отразилась мстительная радость.

— Думаешь, папа не сдержится?

— Какой, — мать махнула ладонью. — Помните, как отец в Водолагах зарубил разбойников?

Старшие закивали.

— Такое же выражение лица. Господин Вяземский его через слово «немцем» честит.

Олёнка встала и тихонько пошла к двери. Щёлочка была небольшой, но через неё доносился только голос посетителя. Отец молчал. И, заглянув поглубже, она поняла почему. Тот еле крепился. От контузии Бенкендорф глотал буквы, что проявлялось только при сильном волнении. Но показывать это сейчас он считал унизительным.

— Папа! — Дверь хлопнула. Младшая мадемуазель Бибикова возникла на пороге и очень требовательно воззрилась на Александра Христофоровича.

— Я сейчас! — голос отца прозвучал уверенно и сердито.

От сердца отлегло: справляется.

— Господин Вяземский, — Бенкендорф обратился к гостю. — Думаю, вы облегчили душу, вылив на меня ведро грязи, которое, по вашим собственным словам, предназначалось государю. Я счастлив был бы ещё некоторое время послужить вам плевательницей, но, увы, супруга с дочерьми ждут, — Александр Христофорович поклонился. — Ах да, напоследок...

Третья бумага из секретера легла перед посетителем. Пётр Андреевич не без внутреннего содрогания увидел своё стихотворение «Русский Бог», набело переписанное и отосланное другу Александру Тургеневу. Сразу становилось с ног на голову всё, сказанное об отечестве: «Бог всего, что есть некстати…»

— Вы никогда не поймёте, что есть наша любовь-ненависть, — бросил Вяземский. — Ясно, что вас обидело…

Бог бродяжных иноземцев,
К нам зашедших на порог,
Бог в особенности немцев,
Вот он, вот он, русский Бог…

— Нимало. Вы полагаете, я не помню, кто по рождению? Или буду, вопреки истине, доказывать, что русский? Пока вы обнаруживаете подобные чувства, в этом имени немного чести.

Вяземский задохнулся.

— Думаете, что чтение чужой корреспонденции спасёт трон?

— Нет, — Бенкендорф покачал головой. — Но покажет, с кем имеем дело. Знаете, на театре бывает, когда актёр играет и сам себе верит. Зрители поневоле обманываются.

Не прощались. Вяземский вышел, хлопнув дверью. В мраморном вестибюле, спускаясь по чугунной лестнице, он даже не заметил скромно одетого юношу в длиннополом, с чужого плеча рединготе и с кучерской шляпой в руках.

— Вы что, на ярмарку нарядились? — сверху лестницы послышался голос Олёнки.

Молодой человек в ответ насупился, но поклонился.

— Вы к папа? — настаивала девушка. Вообще-то она редко показывалась перед посетителями. Но сегодня гости были что-то очень странными. — Лучше приходите завтра. Он сильно не в духе. Видели, какой до вас сердитый господин ушёл?

— А кто это? — осмелился юноша.

— Русский бог, — рассмеялась барышня.

Юноша был сбит с толку. Он внимательно рассматривал младшую мадемуазель Бибикову, точно был и рад ей, и не смел восхититься.

— Его высокопревосходительство ваш батюшка?

— Отчим, — покачала головой барышня. — Мне здесь нельзя. Это неприлично.

— Вам влетит?

— Ещё как!

— От отца?

Олёнка засмеялась и затрясла головой.

— От матушки. Папа ни на кого даже голос не повышает. Приходите завтра.

Жорж ушёл почему-то очень довольный, что девушка на верхней степени лестницы — падчерица Бенкендорфа, не дочь.

* * *

Между тем Сверчок благоденствовал в дружеских объятиях графини Закревской и уверял себя в том, что ему никто не причинит зла, пока его пассия имеет достаточно влияния на мужа.

Да, да, их связывала дружба. Так бывает между пресыщенной умной женщиной с богатыми задатками и молодым одарённым мужчиной, которым нечего предложить друг другу, кроме полного, абсолютного понимания.