Южный узел

— Да, — кивнул капитан. — И самое любопытное, что все об этом знают. Вчера ко мне в лавке на Невском подошла эта полька, Влодек, кажется, она замужем за Завадовским. И показала парижскую газету. Там написано, будто Англия посылает против русских две эскадры. В Чёрное и в Балтийское моря. Бомбардировать Севастополь и Петербург. «Такую взбучку русские не скоро забудут» — собственные слова моей собеседницы. Сколько бы я ни опровергал слух, она оставалась при своём. Я спросил: почему из всех англичан графиня выбрала именно меня? Удивление: «Но ведь вы же назначены господином шпионом?»

Когда сотрапезники отсмеялись, леди Анна спросила:

— Отчего же в таком случае вас не арестуют? Не препроводят в крепость?

— В этом нет нужды, — пожал плечами Джеймс. — Я действую официально. Поверьте, русские приложат усилия, чтобы показать мне всё с наилучшей стороны. А уж моё искусство состоит в том, чтобы разузнать, как дело обстоит в реальности.

— Здесь это непросто, — отозвался Эдвард. — Дома мы так привыкли свободно выражать своё мнение, что полагаем, будто и на континенте люди ведут себя похоже. Однако Россия — деспотическая страна. Толпы полицейских, и все уши направлены на вас.

— Да, — кивнул Александер. — Я с этим столкнулся. Русский жандарм может стать кем угодно: вашим ямщиком, слугой-французом, матросом на корабле, парикмахером, доктором… Персы беспечнее. Турки уже кое-что умеют. Но здешние жители, о, они достигли большого совершенства. Сохраняя внутреннюю, вполне азиатскую, тиранию, они переняли множество уловок у европейцев. Думаю, это и погубило Наполеона.

— Совсем недавно мы были союзниками, — протянула леди Дисборо. — И по наружности остаёмся ими до сих пор…

Александер пожал плечами.

— Не заставляйте меня отвечать за политику кабинетов, сударыня. Мы великая морская нация. Русские — народ сухопутный. Нам тесно. И если молодой император этого не понимает, его будут учить. И персами, и турками, и поляками, а, если понадобится… то и нашими собственными силами.

* * *

Любил ли князь Пётр Андреевич Вяземский Пушкина? Сей вопрос являлся у него самого поминутно. Он никогда не завидовал, как Марлинский, не изображал независимости, как Грибоедов. Ведь те, и хуля, оглядывались на Сверчка.

Он же, Вяземский, дружил.

Опекал, направлял, хлопотал. К нему в дом измученный светскими приключениями поэт приползал отбросить ножки. И его принимали, что немало для бездомного, безголового, вечно попрекаемого беспутной жизнью гордеца.

Вяземский знал главное: его друг талантлив. Как сильно? Этому границ не ведал никто. А потому надо прощать, терпеть, утешать. Подавать руку помощи. Но иной раз и его снисходительность подвергалась испытаниям. Как, например, удержать в голове все пушкинские привязанности? Сверчок живёт с Закревской, сватается к Олениной и бегает от Хитрово. То есть под покровительством у жены министра полиции. Ищет брака с дочкой директора Академии художеств. И позволяет себе кидать в печь письма самой влиятельной дипломатической дамы столицы. При этом держится с ними, как с деревенскими подружками Осиповыми, что и неправильно, и опасно.

А ещё завёл дружескую переписку с начальником III отделения и уверяет, будто Бенкендорф обещал взять его на войну в своём штате, для чего выхлопочет чин камергера. Чистой воды выдумка! Сам наплёл, и сам поверил. Теперь заболел с горя, услышав отказ государя. Лежит, охает и трогателен до невозможности.

Пётр Андреевич даже собрался посетить шефа жандармов, чтобы изъяснить недопустимость подобных игр с Пушкиным, — ведь он, как дитя, всё принимает за чистую монету. Заодно Вяземский хотел напомнить о себе: сколько можно болтаться без чина? Пусть дадут хоть придворный! Для сего князь готовился записаться волонтёром в армию. Оказать храбрость, заслужить поощрение, а там — дорога будет открыта.

Но Бенкендорф не принял посетителя уже во второй раз. Как нет дома, когда экипаж у крыльца? Собирается в театр? Пусть обождёт.

Однако Александр Христофорович в своей жизни наожидался и настоялся в передних. Он терпеть не мог Вяземского. Хотя ни разу слова худого с ним не сказал. Так бывает, глянешь на человека и сразу знаешь: не твой. Поддерживал клевету на Воронцова. Дурно отзывался о высшем политическом надзоре. Мало? Извольте. Ведёт себя, как отпрыск царя Давида. Считает, что по рождению перед ним должны распахиваться все двери. Хочет давать советы, а служить — нет. Ибо вся их служба в советах. Не можешь работать, не лезь с идеями. Годность — основа империи.

— А ты прикинься глухим, — ехидно посоветовала Лизавета Андревна. — Когда я денег спрашиваю, у тебя отлично получается.

Язва! Никогда он денег не прятал. Но вам волю дай — всё на тряпки изведёте!

Прикинуться не удалось. Вяземский натерпелся и весь пылал от негодования.

— Вы обещали похлопотать перед государем об отправлении меня и Пушкина в действующую армию. И что же? Отказано. Мне и Пушкину! Из всех охотников — мне и Пушкину!