Южный узел

Тут Пушкин должен был сделать фигуру в танце и пошёл в её сторону.

— Ваши ножки достойны китайской принцессы, — сказал он, с удовольствием наблюдая, как барышня скользит туфельками по паркету. — Мало кому из петербургских красавиц были бы впору ваши башмачки. Да вы Золушка!

Аннет смутилась.

— Скоро ли вам замуж? — без малейшего стеснения расспрашивал поэт. — За кого изволите? А когда выйдите, станете ему изменять?

Мадемуазель Оленина покраснела до корней волос.

— Что за вопрос? Нет, конечно. Ведь я поклянусь перед Богом.

— А он вам станет, — безжалостно заявил Сверчок. — И не потому, что вы чем-то плохи. Напротив, вы прекрасны. Но сие священное право мужчин. И я ещё не видел ни одного, кто бы им не воспользовался.

«Какое самодовольство!» — с гневом подумала Аннет.

— Даже те, кто выходит замуж по страсти, не могут знать своей судьбы, — возразила она вслух. — Обязанности жены требуют более самоотречения и снисходительности, чем самой пылкой любви. Муж будет часто забывать о своих клятвах, часто увлекаться другими. Но жена преступит ли законы долга? Может ли пренебречь мужем? Никогда.

Сверчок с некоторым удивлением посмотрел в лицо партнёрши.

— Вы редкое создание, — проговорил он. — Но от ваших слов бросает в дрожь. Стало быть, важен не муж, а обеты в церкви?

— В чём поклялась, от того не отступлюсь уже, — вздохнула Аннет. — Хотя и выйду с холодной головой. Да и сама ещё не знаю за кого.

— Вы редкая девушка, — повторил поэт, провожая её на место.

Слова молодой Олениной тронули его до глубины души. Такая в них слышалась сила и одновременно покорность судьбе. Однако выходило, что муж не имел большого значения. За кого бы ни выдали. Это пугало и вместе с тем обнадёживало.

На Анну Алексеевну поэт произвёл странное впечатление: он был некрасив, а в манерах много неделикатности. Арапский профиль портил и без того обезьянье, подвижное лицо. Но вместе с тем ей почудилось понимание и сочувствие в его словах.

Аннет подошла к матери не чтобы поделиться, а чтобы укрыться возле неё. В этот момент рядом возникла хозяйка дома, до неприличия голая мадам Хитрово.

— Вы слышали, Анна Марковна, что Пушкину отказано от дома Урусовых, — обратилась она к мадам Олениной.

— Как так? — всполошилась почтенная дама. — А мы его принимаем. — Что он снова натворил?

— Он? Ничего? — Елизавета Михайловна обмахивалась огромным, прямо-таки египетским веером. Минутами казалось, что именно павлиньи перья опахала и составляют весь её сегодняшний гардероб. — Но Урусовы прочат княжну Софи в фаворитки императору. С тех пор, ну вы сами знаете… А Пушкин в Москве часто у них бывал и, говорят, ухаживал за всеми сёстрами. Называл их «три грации». Теперь же путь ему закрыт.

Анна Марковна фыркнула:

— Какой скандал!

К чему относились её слова, к тройной влюблённости поэта или к участи княжны Софи, дочь не поняла. Её покоробило только, что все так свободно рассуждают об императорской семье. «Вот подтверждение моих слов, — подумала она. — Муж, что бы ни делал, в своём праве. А супруга изменит ли долгу? Никогда».

В этот миг двери распахнулись, и в залу без сопровождения прошествовала графиня Закревская. Она никуда не ездила об руку с мужем.

«Смелая дама, — отметила Аннет. — Но за эту смелость приходится платить репутацией. И не потеря ли репутации делает даму смелой?» Она сама уже очертила для себя границы, за которые не перейдёт. И возникший в зале женский ропот, сопровождавший бесстыдную Аграфену, только подтверждал правильность подобного выбора.

Графиня пересекла зал и вышла на балкон. Там она намеревалась сидеть и дуться, ожидая, кто из мужчин не струсит и явится её развлекать.

Медная Венера не отказывала себе в праве посещать светские собрания, но делала это больше из желания побесить окружающих, чем из интереса. Вращаясь в свете уже более десятка лет, она, кажется, всё уже видела, но так и не растеряла своей откровенной, ни в какие ворота не лезущей красоты. Клеопатра перед самоубийством!

Аннет с неудовольствием заметила, как Пушкин, едва увидев Закревскую, сорвался с места и устремился к ней, заняв место верного пажа. От мадемуазель Олениной не укрылось, как хозяйка с досадой хлопнула себя веером по ладони и так согнула перья, словно намеревалась их сломать.

— Поразительная наглость! Её не приглашали! А ведь пойди я на балкон, возмутись, и она же задаст мне вопрос: почему её, супругу министра внутренних дел, обошли карточкой.

«Вот как они из-за него дерутся! — подумала Аннет о Пушкине. — И даже не спросят: кому он на самом деле рад? С кем побеседовал бы от сердца?»

К ней подошла черноглазая Россети и по фрейлинской короткости взяла под руку.

— Похоже?

Анна Алексеевна сразу поняла, о чём говорит товарка. Точно так же при дворе дамы окружали и гнали государя, как дичь. В этом было что-то ложное, неискреннее.

— И в том, и в другом случае всё основано на тщеславии, — шепнула смуглянка. — Пушкин танцевал с вами, и, глядите, вы вдруг стали интересны множеству кавалеров. Вон стоят, как гончие, с высунутыми языками.

Аннет неприятна была такая грубая откровенность.