Иван

Душа… Слово-то какое, вроде бы и абстрактное — и одушевленное, и неодушевленное. «И где сейчас душа моей бабулечки? — подумал Иван и вспомнил, как рассказывала ему о душе Софья Ивановна. — Как же это он забыл? Первые три дня душа кружит вокруг того места, где умер человек, потом девять дней — у своего дома, может слетать в те места, где жила раньше, увидеть дорогих ей людей, может попрощаться с ними. А на десятый, — говорила Софья Ивановна, — наступают страдания для души, поэтому именно в эти дни надо усиленно молиться, помогать душе дорогого человека. Начиная с десятого дня, она встречается со злыми духами, которые при жизни соблазняли ее, толкая на грешные дела, а теперь сами же над ней и издеваются. Потом душа неоднократно возносится на небеса, бывает во всех небесных сферах, и везде ее сопровождают ангелы: они бывают в разных одеждах, но больше в белых, разных возрастов, но больше юные, и всегда в человеческом облике и ласковые. И только на тридцать седьмой день решается судьба души человеческой — куда ей надлежит уйти, в какое именно место на небесах. Поэтому все родственники, все кто любит этого человека, должны опять усердно молиться в эти дни, умолять Господа простить душу грешную. И только на сороковой день Господь Бог определяет, куда должна уйти душа человеческая, и она с огромной скоростью уносится по черному тоннелю в свою вечную обитель…»

Несколько раз Софья Ивановна в беседах с Иваном обращалась к этой теме: видимо, она чувствовала близость кончины и старалась как можно больше работать с душой Ивана, приговаривая: «Все тебе дал Господь Бог — и тело хорошее, и внешность прекрасную, и ум благородный, а вот с душой твоей ой как работать надо: обозлена она, а это плохо, Ванечка, душа у человека — главное, люби и сердцем и душою, но больше душою, тогда у тебя все будет хорошо». «Может, я как раз Оксану и люблю душою?» — подумал он, засыпая.

А утром, чуть забрезжил рассвет, они с Николаем уже неслись на мотоцикле по грунтовой дороге мимо орешника и кукурузных полей в сторону планерной школы. Николай ушел к спортсменам, а Иван сначала зашел в свой кабинет, а потом направился к складу ПДИ.(Парашютно-десантного имущества)

— Ваня, — переходи к нам, — сказал, поздоровавшись, Марченко, — тут ты в своей тарелке будешь.

— И кем же я у вас буду?

— Да хотя бы заведовать этим складом. Тебе сколько платят?

— Сто двадцать рублей.

— Ну а тут будешь сто четыре получать, так, зато закрыл склад — и свободен.

— И кто же это решает?

— Да я, например. Вон листок бумаги, вон ручка, садись и пиши.

— Надо подумать; а как начальник на это посмотрит?

— А мы ему вариант предложим.

— Какой?

— Ты Евневича знаешь?

— Конечно — отличный мужик!

— Мужик что надо, но возраст: вот вы и поменяетесь.

— Но он, же инструктор, а я кто?

— Ты не ерепенься, он пойдет на твою должность, а ты — сюда, я с ним уже работу провел, он жаждет быть заместителем. Так что, идет?

— Если так, тогда идет!

— По рукам?

— По рукам!

Обменялись рукопожатиями.

— Только никому пока ничего, я сам все оформлю.

— Хорошо.

Подъехала машина и утащила прицеп с парашютами на аэродром. Марченко с Иваном пошли к мотоциклу. На аэродроме прогревала двигатель «Аннушка». А потом, разбежавшись, оторвалась от земли и медленно поползла вверх.

— Чего это она? — спросил Иван.

— Да это Ивлев, опять партизанщину разводит, когда-нибудь ему нагорит за это. Никто не хочет с ним связываться, хотя все понимают, что взлет без разрешения — это преступление.

— А не много ли у нас запретов, Володя: это — нельзя, то — нельзя, а что же «льзя»? — зло спросил Иван.

— Ну, это с какой стороны посмотреть.

А в это время, набрав высоту, «АН-2» медленно кружил над аэродромом.

Глава одиннадцатая

Настя возилась в конюшне, когда Виктор вошел во двор. Сняв ружье с саблей и рюкзак, он опустил в колодец ведро и достал воды. Услышав скрип колодезного сруба, на крыльце показалась Настя.

— Ну что, успокоился? Находился, набегался, теперь можно и на боковую! — сказала она то ли в шутку, то ли всерьез.

— Ты только посмотри, что я нашел! — и Виктор начал отсоединять от ружья саблю.

— Ну и что? Сабля, правда, дорогая.

— Ага, дорогая, ты смотри, что здесь написано! — и Виктор еще раз стер рукавом налет с места гравировки.

— «Граф Чубаров В.И.», — прочитала Настя. — Опять Чубаров, прямо заколдованный круг какой-то! И в Крыму, и в Таганроге, и в Сибири — везде Чубаров!

— Я вот тоже шел и думал: может, их было много, Чубаровых-то, а может, это только сабля его, но тогда зачем этого человека захоронили вместе с саблей, да еще и… — и Виктор чуть не проговорился, но Настя ничего не заметила.

— Ее надо в музей сдать — ишь как искрится и сверкает!

— И не подумаю!

Хлопнув калиткой, вошла Люда.

— Что-то ты сегодня рано, — сказала Настя.

— Ничего себе «рано», — уже четыре часа, и так шесть уроков отмучились. А что это вы тут рассматриваете? — и, взяв у Насти саблю, восхищенно расширила глаза. — Ух ты, вот это вещь, дядя Витя, ты знаешь, сколько она стоит?

— Откуда я знаю!

— Да тут и знать не надо, видишь — алмазы!

— Где алмазы? — поразилась Настя.