Иван Ауслендер: роман на пальмовых листьях

Председатель стояла у доски и объясняла, как правильно заполнять журнал. Как выдавать бюллетени. Что говорить и чего не говорить избирателям. Особенно нельзя агитировать. Никакой агитации на участке. И ещё надо сверять избирателей по спискам. Пусть избиратель показывает свой паспорт, а мы его сверим по списку. А если у избирателя паспорт есть и прописка наша, но в списках его нет, то ничего. Такое бывает. Тогда мы его – в специальный журнал. И потом сами довнесём в список. Списки устаревают, ничего страшного. Иван Борисович подумал: нормально, справлюсь.

В восемь открыли двери школы. Члены комиссии заняли свои места. Потянулся тонким потоком человек-избиратель. Первым пошёл избиратель деловой, занятый и серьёзный. У него ещё планы на воскресенье. Может, на дачу скататься. Или в гараже машину починить. Или с детьми в зоопарк. Или в баню, не с детьми. Разные задачи. Чувствовалось – в том, как они морщат лоб, как достойно и просто себя ведут, – что это люди ответственные. Из чувства ответственности они и на участок пришли. Есть такой долг, такая обязанность – выполним. Чтобы никто потом не мог сказать, якобы мы отлыниваем. Никогда не отлыниваем. За кого голосовали ответственные раннеутренние избиратели, Иван Борисович не понял. Ответственные были суровы и молчаливы.

А потом, часов с десяти-одиннадцати, пошли они. Иван Ауслендер теоретически знал, что они существуют. Иногда (очень редко) он даже встречал кого-то из них на улице. Или в Сбербанке, если Ауслендеру зачем-то понадобилось зайти в Сбербанк. Редко, очень редко он встречал их в магазине «Пятёрочка», если Ауслендер зачем-то заходил в магазин «Пятёрочка». Обычно Ауслендеры закупались продуктами в гипермаркетах, куда привозила на автомобиле Виктория. Около гипермаркетов всегда большие стоянки для автомобилей. А остановок трамваев и автобусов нет. Ещё их можно было встретить в аптеках, особенно в государственных или в аптеках сети «Озерки». Да-да, конечно, и в метро. И в троллейбусах. Бывало, что и просто так, на тротуаре. Так что Ауслендер знал. Ауслендер подразумевал, что они существуют. Представлял, что они составляют собой некоторое количество.

Но не представлял какое.

И ведь район, в котором жил Ауслендер, который обслуживала его избирательная комиссия, – это был вовсе не какой-то там депрессивный район. Нет. Это был современный, динамично развивающийся жилой район. На две старые девятиэтажки позднесоветского времени приходилась одна супербашня новой эпохи. И торговые центры, и гипермаркеты, и японские рестораны, и фитнес-клубы, и ещё раз торговые центры. Всё было, вернее, всё есть. Откуда же они?

Zombie walk, шествие мертвецов – вот что это напоминало. Восставшие из ада. Живые покойники. Боже мой. Они приходили. Они приносили с собой запах. От облаков аромата можно было упасть в обморок или взлететь на нижние шаманские небеса. Они были древние, древние. Они шли как в трансе, в тумане, шли как на счастливую смерть, заклание, как олени, олени. Хотелось бубна, бубна хотелось. И дыма пожарищ.

И рыдать. Потому что это нечестно. Это удар ниже, ниже всего удар. Ниже того места, где у человека находится критический разум. Нельзя, нельзя так делать. Надо запретить. Особенно пальто.

Где они взяли, откуда они достали эти пальто? Синие, коричневые, красные, иногда зелёные или оранжевые. Из непонятного ворсистого материала. Драп? Войлок? Почему-то вспоминается крепдешин. Какой, к дьяволу, крепдешин? Крепдешин – это на платья. Что-то когда-то ворсистое, ныне облезлое. Фабрика «Большевичка»? Не обязательно, не обязательно. Может, когда-то это было модное, польское или чешское. Когда-то очень давно. Когда Ауслендера ещё не было на свете. Го-спо-ди!!! Какое отчаяние!!! И самое страшное, что все пальто аккуратно почищены. Может, даже выстираны руками. Чистенькие такие пальто.

И внезапно понимаешь: запах, – но они не виноваты. Они внимательно мылись. Поверх полотна тяжёлого аромата набросан лепестками какой-то «Жасмин», набросана капельками росы «Красная Москва» из подарочного набора времён Московской Олимпиады. Они старались, потому что на праздник. Это просто кожа сама так пахнет, преющая, истлевающая кожа. И мясо, сохнущее и гниющее под тонкой, пропускающей даже запахи кожей.

А сверху кожи – пальто. Всё можно было бы выдержать, только не это. Очень смутно, приблизительно Иван Борисович помнил: такое пальто было когда-то у бабушки. Розовое, ворсистое. Смелое, безрассудное. Отчаянное пальто. Оно умерло вместе с бабушкой, очень давно. Вместе с детством. Вместе со всем, что было раньше, а теперь этого нет, нет, нет. Или… есть? Выходит, что и бабушка не умерла? И пальто? Оно висит, висит где-то во встроенном шкафу старой квартиры, той старой квартиры, где жила бабушка и которую продали и куда-то проели деньги, а новый хозяин делал ремонт, замуровал шкаф, и в шкафу осталось, замурованное, розовое пальто… и… бабушка? Она в том шкафу, замурованная? И только раз в четыре года…