Иван Ауслендер: роман на пальмовых листьях

Станция метро «Адмиралтейская» открылась в Петербурге недавно. Когда Ауслендер был молод, рядом с Дворцовой площадью и с Исаакиевской не было метро. Если ты хотел на Дворцовую площадь, то ты шёл от станции метро «Невский проспект» или ехал на троллейбусе. И к Исакию тоже пешком. А теперь открыли новую станцию, между Дворцовой и Исаакиевской. Очень хорошо. Очень удобно.

Так думал Ауслендер – просто чтобы о чём-нибудь думать. Он вышел на «Адмиралтейской» и направился к Исаакиевской площади. Не было толп народа. Были какие-то группы. Кто-то, наверное, тоже шёл на запрещённую демонстрацию. Но не афишировал. Все словно вышли просто погулять. Отчего бы не погулять в такую холодину?

Ауслендер шёл по улице и вдруг увидел картину, которая тронула его сердце. Невдалеке от метро, на первом этаже старинного дома светился жёлтым и красным Макдоналдс. Высокие, во всю стену окна-витрины обнажали внутренности едальни. Заведение было на две трети заполнено посетителями, они жевали, пили, смеялись, разговаривали друг с другом. С внешней стороны одного окна примостился неутеплённый бродяга. Он аккуратно разложил свою снедь на выступе под оконным проёмом. Ауслендер увидел какие-то куски хлеба, консервную банку. Водки не было. Была какая-то мутная жидкость в пластиковой бутылке. Бродяга стоял за стеклом и, вероятно, представлял себе, что он вместе со всеми, он в Макдоналдсе, он тоже ест, пьёт и шутит. У него тоже есть семья, есть компания и будущее. И жёлтый свет трактира освещал его так же, как настоящих посетителей. И до соседнего столика было рукой подать. Только между бродягой и миром было стекло, толстое антиударное стекло. И за стеклом было тепло. А здесь, на улице, холодно.

Ауслендеру захотелось плакать. Захотелось дать бродяге тысячу рублей, чтобы он смог покушать в трактире. Но Иван Борисович понял, что так он сделает только хуже, так он разбудит бродягу от его золотого сна. Ауслендер захотел разбить стекло едальни. Разбить все сияющие витрины на этой сияющей улице, уничтожить все барьеры и границы, разделяющие нас, мешающие нам понимать, что все мы – люди, все мы имеем одинаковые права на всё, что ни есть в этом мире. Ауслендеру захотелось взорваться кометой, сияющим метеором, чтобы осветить тьму и раздвинуть холод.

В общем, он, как всегда, прошёл мимо. Не разбил, не взорвался и денег никому не дал.

На площади уже начиналась игра.

Демонстранты сжимались в группы, скандировали речёвки. Центр площади занимали силовые подразделения. У памятника стояли специальные автобусы. Громкоговоритель громкоговорил о том, что акция не согласована, и советовал всем разойтись. Протестующие теснились по краям, но не расходились. Полицейские строились в красивые манипулы – в шлемах, с щитами и дубинками вместо мечей – и красиво атаковали, рассекая толпу. Каждый раз выхватывали внутрь построения с десяток горлопанов, которых затем помещали в специальные фургоны с решётками. Иван Борисович стоял поодаль и откровенно наслаждался красотой работы подразделений. В этом было… было что-то эпическое. Ауслендер пошёл вдоль периметра площади, чтобы осмотреть всё и возвращаться домой.

По пути он снова ранил своё сердце. Увидел мальчишку. Юный, наверное, студент первого или второго курса. Прыщавый. Нескладный, непривлекательный, как сам Ауслендер в свои студенческие годы. Мальчик стоял. Мальчик кричал лозунги. Горели его глаза. Так горели, что, казалось, рассеивали темноту не хуже фар автомобиля. Ауслендер сначала прошёл мимо. Но потом не выдержал и взорвался. Он кинулся назад, стал пробираться через толпу. Он хотел поговорить с этим мальчиком.

Он думал: надо ему сказать. Это не то, что ты думаешь. Ты пропадёшь, погибнешь. Сейчас тебе кажется, что ты участвуешь в каком-то важном и нужном деле. Тебе кажется, что это мужество и героизм. Ты такой же, как я, знаю. Ты никогда не мог проявить нормальное мужество, подравшись с обидчиком. Ты не виноват, такой уж ты уродился, трус, хлюпик и неудачник. И вот теперь ты хочешь за всё отомстить. Всем доказать. Ты видишь себя героем. Но тебя просто используют. Сегодня тебя поднимут на революцию, завтра отправят на войну. Ты сдохнешь. В первом же бою, наглотавшись свинца, обгадившись со страха, в слезах, ты умрёшь, а настоящие мужчины, умные и хитрые, умеющие, когда надо, спрятаться во втором эшелоне и атаковать наверняка, – они переступят через твой труп и пойдут делить трофеи и красивых женщин. А у тебя никогда не будет женщин. Никаких.

Но Ауслендер не нашёл мальчика на старом месте. Он оглядывался, рыскал взглядом в толпе, искал мальчика. Мальчика не было. «А был ли мальчик? – подумал Ауслендер. – А был ли мальчик?»

Зато совершенно неожиданно Иван натолкнулся на Асланяна. Рюрик Иосифович стоял как бы в толпе, но одновременно и нет, а совершенно независимо. Кажется, он был чуть-чуть пьян. Асланян прижал к себе Ивана и начал что-то рассказывать, что-то очень странное:

– Помнишь, мы разговаривали про театр Карабаса-Барабаса?

– Нет, не помню.