Иван Берладник. Изгой

    И У Елены ноги подогнулись: голос его был под стать красоте - негромкий, волнующий, чуть рокочущий, как рык зверя. Княгиня помотала головой, неосознанно попятившись - впрямь почувствовала в витязе зверя, который может уволочь её в лес. В памяти встали детские сказки о волках-оборотнях, что выходили из чащи и женились на понравившихся девицах, прежде силой умыкнув её у родных. От таких оборотней потом и рождались чудо-храбры, про которых слагали сказки.

    Он шагнул к ней порывистым плавным движением сильного зверя.

    - Не бойся, - протянул руку. - Мы не видались ли прежде?

    - Не ведаю, - слабым голосом пролепетала Елена. - Разве что в Чернигове…

    - Я в Чернигове лишь осенью был, когда меня князь Изяслав Давидич освободил и к себе приблизил.

    - Ты - Берладник? - вспомнила она случайно услышанный в те поры разговор.

    - Берладник и есть, - он опять улыбнулся, и сердце сладко заныло от его улыбки. - А то - мои берладники.

    Иван мотнул головой назад, на молчаливых всадников, что ждали, не слезая с коней. Крупного серого жеребца держал за узду молодой ещё безусый парень, рядом обнаружился плечистый витязь, до глаз заросший бородой, и другие, по ним Елена только чуть скользнула взором - глаза её были прикованы к лицу Ивана.

    - Почто ты одна тут стоишь на ветру? - нарушил он молчание.

    - Стою… просто так…

    - Как птица, которой крылья спутали…

    Елена вздрогнула, как от удара. Как он мог прочесть её мысли?

    - Душно мне в покоях, вот и решила развеяться. А потом на реку загляделась да на птиц. Летом мы на охоты выезжали, наши кречеты лебедей и гусей били. А сейчас никуда не ездим.

    - Так война скоро.

    - Война, - Елена отвернулась. Ей вдруг стало холодно. С тех пор, как сходил Юрий Долгорукий неудачно на Волынь, нет покоя старому Изяславу Давидичу. Совсем ушёл Черниговский князь в свои дела, только о новой войне и грезит. До молодой ли жены тут!

    - Не пугайся так, - сверху вниз глянул на Елену Берладник. - Обойдётся. Идём-ка к возку!

    Он подал ей руку, и прохладные пальцы молодой женщины легли в его горячую ладонь. Иван шагал рядом с княгиней широко и уверенно, сейчас как никогда похожий на зверя, одевшего людское обличье. Трудно было поверить, что ещё недавно этого красивого сильного зверя кто-то мог держать на цепи в тёмном и сыром порубе. Но, если такое и случилось, то всё это сейчас было прошедший сон.

    Он усадил Елену в возок к явному облегчению мамки и девок, свистнул, подзывая своего отрока с конём, птицей взлетел в седло, и возок с сопровождавшей его дружиной покатил обратно в Чернигов. Иван скакал чуть впереди, и Елена могла беспрепятственно любоваться его стройным станом и спокойным лицом.

    Изяслав Давидич не забыл, что уже чуть было не стал Киевским князем - он был самым старшим в роду, его звали сами кияне, он уже ступил в Киев, уже слышал звон колоколов Святой Софии. Тогда сила Долгорукого одолела силу. Изяслав пробовал сопротивляться, но Долгорукий призвал других князей. Все ополчились под знамёна последнего Мономашича - и пришлось уступить.

    Но теперь всё переменилось. Отшатнулся от Долгорукого обиженный им Владимир Андреевич, так я оставшийся без своего удела и вынужденный довольствоваться долей в Киевской земле. Враждуют с ним сыновья Изяслава Мстиславича - Мстислав, Ярослав и Ярополк. Обиженный за сыновцев-Изяславичей, раскоротался с Долгоруким Ростислав Мстиславич Смоленский. Даже родной сын Андрей покинул отца и засел в Суздальской земле - крепит, по слухам, пограничные города-крепости, готовится к войне с отцом. Борис, третий Юрьевич, здоровьем слаб, всё хворает. Мстислав далеко, в Новгороде. А от прочих мало толку. Лишь Ярослав Галицкий, Туровские князья да Святослав Ольжич по старой памяти поддерживают его.

    Ободрённый этими слухами, Изяслав Давидич всю зиму собирал войска. Потому и Ивана Берладника послал в Вырь, поближе к Глебу Юрьичу и Святославу Ольжичу - эти князья могли бы встать на стороне Юрия Долгорукого и свой глаз был как нельзя более кстати. Но Глеб жил одной заботой - как уберечь свой край от половцев, а Святослав не спешил обнажать меча. Ростислав же Мстиславич, ставший старшим из Мстиславова корня, с готовностью решил поддержать Изяслава и тоже стал собирать полки.

    Когда началась весна, о войне уже говорили открыто.

    Говорили о ней и в Киеве. В тереме тысяцкого Шварна шёл пир-беседа. Между застольными чарами, упёршись локтями на столы и пачкая дорогие шубы, бояре шептались между собой.

    - Суздальцы тута чужие, - убеждённо говорил Шварн. - Они у себя в Залесье привыкли, что ни князя, ни боярина над ними нету. Едят и пьют, на обычаи не глядя. А Киев - он весь стоит на обычае. И рушить его не след. Суздальцы же Юрьевы всё порушили.

    - Всё не по нему, - поддакивал Юрий Нестерович, обгладывая гусиную ногу. - Всюду свои долгие руки протянул. Вскорости в кладовые наши заглянет!

    - Этого не будет! - возражал третий гость за столом, боярин Николай. - Боярскую волю…