Иван Болотников

Иванка и Васюта поблагодарили старца и пошагали к угору. Прошли с версту, оглянулись. Отшельник, опершись на посох, все стоял средь пустынного болота и глядел им вслед.

Шли к Ростову Великому.

Шли молча, занятые думами. Пройдя с десяток верст, присели отдохнуть.

– Скрытный ты, Иванка. Ничего о тебе не ведаю. Аль меня таишься? – нарушил молчание Васюта, разматывая онучи.

– Не люблю попусту балаболить, друже.

– Ну и бог с тобой. Молчи себе, – обиделся Васюта.

– Да ты не серчай, – улыбнулся Иванка. – Не каждому душу вывернешь, да и мало веселого в жизни моей.

Болотников придвинулся к Васюте, обнял за плечи.

– Сам я из вотчины Андрея Телятевского. Знатный князь, воин отменный, но к мужику лют. В Богородском – селе нашем, почитай, без хлеба остались. Барщина задавила, оброки. Лихо в селе, маятно. Отец мой так и помер на ниве…

Болотников рассказывал о жизни крестьянской коротко; чуть больше поведал о ратных сражениях, о бунте ввотчине.

– После в Дикое Поле бежать надумал. Хотел к Покрову у казаков быть, но не вышло. В селе Никольском мужики противу князя Василия Шуйского поднялись. Пристал к ним. Челядь оружную побили, хоромы княжьи пожгли. Шуйский стрельцов прислал, так в поле их встретили. Однако ж не одолели. У тех пищали, сабли да пистоли, а у нас же топоры да рогатины. В лес отступили, ватагой стали жить. Потом на Дон мужиков кликнул. Согласились: все едино в село пути нет. Шли таем – стрельцы нас искали. В одно сельцо ночью пришли, заночевали на гумне. Тут нас и схватили: староста стрельцов навел. В Москву, в Разбойный приказ на телегах повезли. Ждала меня плаха, но удалось бежать по дороге. Три дня один брел, потом скоморохов встретил и с ними пошел. Но далече уйти не довелось: вновь к стрельцам угодил. Скоморохи где-то боярина Лыкова пограбили, вот нас и настигли. Привели в боярское село, батогами отстегали и на смирение в железа посадили. Пришлось и мне скоморохом назваться. Через седмицу боярин наехал, велел нас из темницы выпустить и на кожевню посадить. Там к чанам приковали и заставили кожи выделывать.

Всю зиму маялись. Кормили скудно, отощали крепко. А туг на Святой ¹⁶¹, по вечеру, приказчик с холопами ввалился. Оглядел всех и на меня указал: «Отковать – ив хоромы». Повели в терем. «Пошто снадобился?» – пытаю. Холопы гогочут: «Тиун медвежьей травлей удумал потешиться. Сейчас к косолапому тебя кинем». Толкнули в подклет, ковш меду поднесли: «Тиун потчует. Подкрепись, паря». Выпил и ковш в холопа кинул, а тот зубы скалит: «Ярый ты, однако ж, но медведя те не осилить. Залома-ет тебя Потапыч!» Обозлился, на душе муторно стало. Ужель, думаю, погибель приму?

А тут вдруг на дворе галдеж поднялся. Холопы в оконце глянули – и к дверям. Суматоха в тереме, крики: «Боярин из Москвы пожаловал!.. Поспешайте!» Все во двор кинулись. Остался один в подклете. Толкнулся в дверь – заперта, хоть и кутерьма, а замкнуть не забыли. На крюке, возле оконца, фонарь чадит. Оконце волоковое, малое, не выбраться Вновь к двери подался, надавил – засовы крепкие, тут и медведю не управиться. Сплюнул в сердцах, по подклету заходил и вдруг ногой обо что-то споткнулся. Присел – кольцо в полу! Уж не лаз ли? На себя рванул. Так и есть – лаз! Ступеньки вниз. Схватил фонарь – ив подполье. А там бочки с медами да винами.

Смешинка пала. Надо же, в боярский погребок угодил, горькой – пей не хочу. Огляделся. Среди ковшей и черпаков топор заприметил, должно, им днища высаживали. Сгодится, думаю, теперь холопам запросто не дамся. В подполье студено, откуда-то ветер дует. Не киснуть же боярским винам. Поднял фонарь, побрел вдоль стены. Отверстие узрел, решеткой забрано. А на дворе шум, вся челядь высыпала боярина встречать. Фонарь загасил: как бы холопы не приметили. Затаился. Вскоре боярин в покои поднялся, и на дворе угомонились, челядь в хоромы повалила. Мешкать нельзя, вот-вот холопы в подклет вернутся. Решетку топором выдрал – и на волю. На дворе сутемь и безлюдье, будто сам бог помогал. В сад прокрался. Вот, думаю, на волюшке. Но тут о скоморохах вспомнил. Томятся в кожевне, худо им, так и сгниют в неволе.

Вспять пошел, к амбарам. А там и кожевня подле. Никого, один лишь замчище на двери. Вновь топор выручил. К скоморохам кинулся, от цепей отковал – ив боярский сад. Вначале в лесах укрывались, зверя били да сил набирались. Потом на торговый путь ¹⁶²стали выходить, купчишек трясти. Веселые в город засобирались, посадских тешить. Наскучила лесная жизнь. Уговаривал в Дикое Поле податься – не захотели. «Наше дело скоморошье, на волынке играть, людей забавить. Идем с нами». «Нет, – говорю, – други, не по мне веселье. На Дон сойду». Попрощался, надел нарядный кафтан, пристегнул саблю – и на коня. На Ростов поскакал, да вот к Багрею угодил.

– На Ростов? Ты ж в Поле снарядился.

– А так ближе, Васюта. Лесами идти на Дон долго, да и пути неведомы. А тут Ростов миную – ив Ярославль.

– Ну и что? Пошто в Ярославль-то? – все еще не понимая, спросил Васюта.

– На Волгу, друже. Струги да насады до Хвалынского моря ¹⁶³плывут. Уразумел?