Иван Болотников

– А ведь верно, Иванка, так гораздо ближе, – мотнул головой Васюта.

– Лишь бы до Самары добраться, а там до Поля рукой подать… Идем дале, Васюта.

Поднялись и вновь побрели по дороге. Верст через пять лес поредел и показалась большая деревня.

– Деболы, – пояснил Васюта.

С древней, замшелой колокольни раздавался веселый звон. Васюта перекрестился.

– Седни же Христос на небо вознесся. Праздник великий!

Вошли в деревню, но в ней было пустынно и тихо, бегали лишь тощие собаки.

– А где же селяне?

– Аль запамятовал, Иванка? В лесок уходят… Да вон они в рощице.

Иванка вспомнил, что в день Вознесения мужики из Богородского шли в лес; несли с собой дрочену, блины, лесенки, пироги с зеленым луком. Пировали там до пере-темок, а затем раскидывали печево: дрочену и пироги – на снедь Христу, блины – Христу на онучи, а лесенки – чтоб мирянину взойти на небо. Девки в этот день завивали березки. Было поверье: если венок не завянет до Пятидесятницы ¹⁶⁴, то тот, на кого береза завита, проживет без беды весь год, а девка выйдет замуж.

Дошли до березняка, поклонились миру.

– Здорово жили, мужики.

Мужики мотнули бородами, а потом обернулись к дряхлому кудлатому старику в чистой белой рубахе. Тот поднял голову, глянул на парней из-под ладони и слегка повел немощной трясущейся рукой.

– Здорово, сынки. Поснедайте с нами.

Мужики налили из яндовы по ковщу пива.

– Чем богаты, тем и рады. Угощайтесь, молодцы.

Парни перекрестили лбы, выпили и вновь поясно поклонились. Трапеза была скудной: ни блинов, ни дрочены, ни пирогов с луком, одни лишь длинные тощие лесенки из мучных высевок, хлеб с отрубями, капуста да пиво.

– Знать, и у вас худо, – проронил Иванка. – Сколь деревень повидал, и всюду бессытица.

– Маятно живем, паря, – горестно вздохнул один из мужиков. – Почитай, седьмой год голодуем.

– А что ране – с хлебом были?

– С хлебом не с хлебом, а в такой затуге не были. Ране-то общиной жили, един оброк на царя платили. А тут нас государь владыке Варлааму пожаловал. Вконец заведовали. Владычные старцы барщиной да поборами замучили. Теперь кажный двор митрополита кормит.

– И помногу берет?

– Креста нет, парень. Четь хлеба, четь ячменя да четь овса. Окромя того барана дай, овчину да короб яиц. Попробуй, наберись. А по весне, на Николу вешнего, владычную землю пашем. И оброк плати и сохой ковыряй. Лютует владыка. Вот и выходит: худое охапками, доброе щепотью.

– Нет счастья на Руси, – поддакнул Васюта.

– Э-ва, – усмехнулся мужик. – О счастье вспомнил. Да его испокон веков не было. Счастье, милок, не конь: хомута не наденешь. И опосля его не будет. Сколь дней у бога напереди, столь и напастей.

– Верно, Ерема. Не будет для мужика счастья. Так и будем на господ спину гнуть, – угрюмо изрек старик.

– Счастье добыть надо. Его поклоном не получишь, – сказал Болотников.

– Добыть? – протянул Ерема, мужик невысокий, но плотный.

– Это те не зайца в силок заманить. Куды не ступи – всюду нужда и горе. Продыху нет.

– Уж чего-чего, а лиха хватает. Мужичьего горя и топоры не секут, – ввернул лысоватый селянин в дерюжке, подпоясанной мочальной веревкой.

– А ежели топоры повернуть?

– Энта куды, паря?

Болотников окинул взглядом мужиков – хмурых, забитых – ив глазах его полыхнул огонь.

– Ведомо куда. От кого лихо терпим? Вот по ним и ударить. Да без робости, во всю силу.

– Вон ты куда, парень… дерзкий, – молвил старик. И непонятно было: то ли по нраву ему речь Болотникова, то ли нелюба.

Ерема уставился на Иванку вприщур, как будто увидел перед собой нечто диковинное.

– Чудно, паря. Нешто разбоем счастье добывать?

– Разбоем тать промышляет.

– Все едино чудно. Мыслимо ли на господ с топором?

– А боярские неправды терпеть мыслимо? Они народ силят, голодом морят – и всё молчи? Да ежели им поддаться, и вовсе ноги протянешь. Нет, мужики, так нужды не избыть.

– Истинно, парень. Доколь на господ спину ломать? Не хочу подыхать с голоду! У меня вон семь ртов, – закипел ражий горбоносый мужик, заросший до ушей сивой нечесаной бородой.

– Не ершись, Сидорка, – строго вмешался пожилой кривоглазый крестьянин с косматыми, щетинистыми бровями. – Так богом заведено. Хмель в тебе бродит.

– Пущай речет, Демидка. Тошно! – вскричал длинношеий, с испитым худым лицом крестьянин.

Мужики загалдели, затрясли бородами:

– Бог-то к боярам милостив!

– Задавили поборами! Ребятенки мрут!

– А владыке что? На погосте места всем хватит.

– Старцы владычные свирепствуют!

– В железа сажают. А за что? Чать, не лихие.

– Гнать старцев с деревеньки!

– Гнать!

Мужики все шумели, размахивали руками, а Болотникову вдруг неожиданно подумалось:

«Нет, скитник Назарий, неправедна твоя вера. Взываешь ты к молитве и терпению, а мужики вон как поднялись. Покажись тут владычный приказчик – не побоятся огиевить, прогонят его с деревеньки. Не хочет народ терпеть, Назарий. Не хочет!»

И от этих мыслей на душе посветлело.

Мужики роптали долго, но вскоре на рощицу набежал ветер, небо затянулось тучами, и посеял дождь. Селяне поднялись с лужайки, разбросали по обычаю хлебные лесенки и побрели по избам.

Сидорка подошел к парням.

– Идем ко мне ночевать.