Иван Болотников

– Гости к тебе, Михейка! – весело воскликнул стрелец, подойдя к невысокому сутуловатому медовару с острой рыжей бородкой. Тот мельком глянул на пришельцев и вновь склонился над белой кадью, поводя в ней саженной мутовкой.

– Гости, грю!

Михейка сердито отмахнулся.

– Опять бражников привел. Уходи, Филька. Не будет те чары.

– Не бражники мы, – ступил вперед Иванка. – Были в Деболах у Сидорки Грибана. Поклон тебе и жснкс повелел передать.

Михейка смягчился, оторвался от кади, опустился на приземистый табурет.

– В здравии ли тесть мой?

– В здравии. Ждет тебя и Фимку в сенозорник. Бор-ти-де медом будут полны.

– Выходит, отыскал бортное угодье, – повеселел Михейка. – Добрая весть, милок. Медом угощу.

– Знал, кого веду, – крутнул черный ус стрелец. – А то – бражники, уходи, Филька. Чать, с понятием. Может, нальешь за радение?

– Надоедлив ты, стрельче, – буркнул Михейка, однако зачерпнул из бочки полковша меду.

– В последний раз, Филька.

– За здравие твое, благодетель.

Стрелец выпил, поклонился и, пошатываясь, побрел к выходу. Михейка же принялся угощать парней.

– Пейте на здоровье.

Парни осушили по ковшу, похвалили:

– Добрый мед, – сказал Болотников.

– Отменный. Век такой не пивал, – крякнул Васюта,

– То мед ставленый, малиновый, на хмелю. А вон тот на черной смороде.

Михейка повел парней по приземистому, обширному подвалу, указывая на меды сыченые, красные и белые, ежевичные и можжевеловые, приварные и паточные…

Не забыл Михейка показать и лучшие меды – «боярский», «княжий» да «обарный».

– Этим сам владыка Варлаам тешится. Дам и вам испить. Токмо помалу, кабы не забражничали.

Парни отведали и вновь похвалили.

– Искусен же ты, медовар, – крутнул головой Болотников. – Как же готовишь такое яство? Вон хотя бы мед обарный?

– Могу и поведать. Вишь, что мои парни творят? На выучку ко мне владыка поставил. Эти вон двое разводят медовый сот теплой водой и цедят через сито. Воск удаляют и сюда же в кадь хмель добавляют. А вон те варят отвар в котле.

– И долго?

– Покуда до половины не уварится… А теперь глянь на тех молодцов. Выливают отвар в мерную посуду и ждут, пока не остынет… А вот то – хлеб из ржицы. Не простой хлеб. Патокой натерт да дрожжами, кладем его в посудину. Стоять ей пять деи. А как зачнет киснуть, тогда самая пора и в бочки сливать. Боярский же мед иначе готовим. Сота медового берем в шесть раз боле, чем водицы, и выстаиваем семь ден. А потом в бочке с дрожжами еще одну седмицу. Опосля сливаем и подпариваем патокой. Вот те и боярский мед.

– А княжий?

– Про то не поведаю. Сам делаю, но молодцам не показываю, – хитровато блеснул глазами Михейка.

– А чего ж таем-то? – спросил Васюта.

– Молод ты еще, парень, – степенно огладил бороду Михейка. – Знай: у всякого мастера своя премудрость. Мой мед царю ставят, а нарекли его «даниловским». Вот так-то, молодцы… А теперь ступайте, недосуг мне.

– Спасибо за мед, Михей. Но где ж женка твоя? – спросил Болотников.

– Женка?.. А где ж ей быть, как не дома.

– Привратник твой иное молвил. С тобой-де она.

– Караульный на то и приставлен, чтоб от двора людишек отшибать, – построжал Михейка. – Неча женке по людям шастать. В светелке моя Фима, за прялкой. Поклон же от батюшки ей передам. Ступайте, родимые.

Глава 13 ЛИХОДЕЙКА

Вышли на Вечевую площадь. Торг по-прежнему разноголосо шумел, пестрел цветными зипунами и рубахами, кафтанами и однорядками, летниками и сарафанами.

Кат Фомка сек батогами должников. Поустал, лоб в испарине, прилипла красная рубаха к могутной спине.

– Знакомый палач, – хмыкнул Васюта.

– Аль на правеже стоял?

– Покуда бог миловал. В кулачном бою с Фомкой встречался. Тут у нас на озере зимой лихо бьются. Слобода на слободу. Почитай, весь город сходится.

– Битым бывал?

– Бывал, – улыбнулся Васюта. – В масляну неделю. От Фомки и досталось. Супротив его никто не устаивает. Вон ручищи-то, быка сваливает. Как-то калачника с Никольской насмерть зашиб.

– И что ему за это?

– У Съезжей кнутом отстегали – ив темницу. Но долго не сидел. В палачи-то нет охотников.

Подле Кабацкой избы толпились питухи: кудлатые, осоловелые; некоторые, рухнув у крыльца, мертвецки спали, другие ползали по мутным лужам, норовя подняться на ноги.

Кабацкие ярыжки вышибли из дверей мужика. Питух шлепнулся в лужу, перевалился на спину, повел мутными глазами по золотым крестам Успения Богородицы.

– Ратуй, просвята дева.

Бабы на торгу заплевались, осеняя лбы крестом. А мужики ржали.

– Пресвяту деву кличет. Ай да Федька.

Иванка и Васюта шагнули было в кабак, но над Вечевой площадью раздался чей-то зычный возглас:

– Айда к Съезжей, братцы! Стрелецкую женку казнят!

Толпа повалила к Съезжей избе. Там, меж опального и татиного застенков, на малой площади, божедомы рылы яму. Тут же, в окружении пятерых стрельцов, стояла молодая стрелецкая жена с распущенными до пояса русыми волосами. Была босой, в одной полотняной белой сорочке, темные глаза горели огнем.