Иван Болотников

Куракин вытянул из-за пазухи бумажный столбец с царскими печатями, сорвал их, развернул грамоту и принялся нараспев читать:

«От царя и великого князя Федора Ивановича, всея великия и малыя и белыя Русии самодержца, в нашу отчину Раздоры низовым донским атаманам…»

– Давно ли Раздоры московской вотчиной стали? – дерзко перебил боярина Федька Берсень. – Нет, вы слышали, донцы?

– Слышали, Федька! Не согласны!

– То казачья земля!

– Брешет посланник! Не мог царь так отписать. То бояре в приказе настрочили!

Чем больше кричали казаки, тем больше наливалось кровью лицо Куракина.

– Замолчите злодеи! На грамоте царевы печати!

Но визгливый голос боярина утонул в недовольном реве вольницы. Атаман с досадой поглядывал на Берсеня.

«И чего лезет? Кто в Раздорах атаман – я или Федька? Дело дойдет до того, что казаки побьют государева посланника».

Застучал булавой о помост.

– Уймитесь, братья-казаки! Дайте гутарить боярину!

Круг мало-помалу утихомирился. Но разгневанный Куракин уже не мог читать грамоту: кудреватые буквы плясали в глазах. Свернул столбец и запальчиво передал царев наказ своими словами:

– Повелел великий государь в верховые городки и на Волгу разбоем не ходить, азовских людей не теснить, дабы жить царю в дружбе и мире с турецким султаном. А еще повелел вам великий государь беглых холопей и крестьян у себя на Дону не принимать и не укрывать, а тех, что сейчас на Дону и в городках упрятались, немедля выдать прежним владельцам…

– Буде, боярин! То Бориски Годунова присказка. Много наслышаны, – вновь оборвал посланника Федька Берсень. – Чуете, донцы, как нас в капкан заманивают? На Волгу – не ступи! Азовцев – не задорь! Беглого мужика – в железа и к боярину! Хотите так жить?

И вновь забушевало казачье море:

– Не хотим, Федька!

– Азовцы каждо лето войной ходят! В полон донцов берут!

– Туркам в неволю продают! Ужель обиды терпеть?

– Ходили и будем ходить!

Не удержался и Болотников. Закипел. Протолкался к самому помосту и встал супротив посла, опустив тяжелую руку на серебряный эфес сабли.

– Ты вот что, боярин. Ты на нас оковы не надевай! Хватит с нас и былой неволи. Вот так натерпелись! – чиркнул ребром ладони по шее. – О беглых тут кричишь. А мы здесь все беглые, все из-под боярского кнута бежали. Но теперь господам нас не достать. Кишка тонка, боярин! Ни один беглый с Дона не уйдет. А коль силой сунетесь – головы посрубаем! Так Бориске Годунову и передай. Не быть на Дону боярской неволе.

– Не быть! – взметнулись над головами тысячи сабель.

К Куракину метнулся Васька Шестак; выхватил бумажный столбец, скомкал и бросил в круг. Грамоту подхватил Устим Секира и, не долго думая, подбежал к боярскому возку и сунул царев наказ под рыжий кобылий хвост.

Круг так и взревел от неудержимого хохота, а Куракин охнул и что-то беззвучно зашлепал губами. Слепая, клокочущая ярость исказила его лицо. Попытался что-то выкрикнуть, но спазмы перехватили горло.

Васильев, поняв, что казаки теперь и вовсе не будут слушать боярина, высоко взметнул над головой булаву.

– Кончай круг, донцы!

Васюта, Юрко и Серика направились к кабаку. Болотников предупредил:

– Шибко не напивайтесь. Позаутру в станицу тронем.

– На ногах будем, батько, – весело заверил Секира.

Берсень повел Болотникова в свой саманный курень.

Был возбужден, всю дорогу сердито выплескивал:

– Годунова проделки. Хочет казаку петлю накинуть.

Не угомонился Федька и у себя за столом. Опрокидывал чарку за чаркой и все так же сердито гутарил:

– Годунов нас, как волков, обложил. Ни проходу, ни проезду. Сунулись как-то в верховые городки за товаром – не пропустили. На годуновские заставы наткнулись. От ворот поворот. Это нас-то, казаков? Нас, кои от поганых и янычар Русь заслоняют? Нет, ты чуешь, Иван?

– Чую, Федор. Годунов лишь верховых служилых жалует, тех, что волю на хомут сменяли.

– Воистину на хомут. Слышал: в Ельце, Воронеже и Курске казаков вынудили на государя ниву пахать. Казаков!

– Ив Осколе десятинная пашня ¹⁸³. Весной десяток казаков в станицу прискакали. Сбежали из Оскрла. Не захотели сохой степь ковырять. Так их было в острог, едва на дыбе не растянули. Добро, из крепости удалось выбраться, а то бы гнить в застенке. Вот как служилых зажали, – хмуро проронил Болотников.

– Не всех. Много лизоблюдов развелось да прихлебателей боярских. Годунова доброхоты! Им и деньги, и хлеб, и оружие.

– А нам, низовым, лишь брань да угрозы. Ни зипуна, ни зелья, ни хлеба. Как хочешь, так и крутись. Так ужель нам по куреням сидеть?

– Не станем сидеть!

– Не станем, Федор. Саблей зипуны добудем!

Оба разгорячились, зашумели.

В горницу вошла Агата. Поставила кувшин на стол, молвила с улыбкой:

– На весь баз крик подняли. Лучше бы песню спели.

– Не до песен, женка. Сгинь! – прикрикнул Федька.

Но Агата не «сгинула». Уселась рядом с Берсе нем,

коснулась мягкой ладонью его кучерявой головы.

– Не гони. Я тебя, почитай, и не вижу. То в степи, то на майдане. Не домовитый ты, Федор. Все тебя куда-то носит.

– А я перекати-поле, женка, – смягчил голос Берсень. Придвинул к себе кувшин, налил в деревянный ковш холодного квасу, жадно выпил.