– Есаул дело гутарит, – поддержал Берсеня атаман. – Хан зол на Раздоры. Припомните, донцы, сколь раз мы тревожили его кочевья? Сколь табунов у хана отбили? Сколь дувана в улусах взяли?
– Зачем считать, батька? – прервал атамана стоявший подле Болотникова длиннющий полуголый казак с отсеченным ухом. – Поганые на нас ходят бессчетно. Разве мало от них урону? Разве мало станиц они в крови потопили?
– Немало, казаки, – мотнул головой Васильев. – Немало мы лиха от поганых натерпелись. А ноне новое лихо идет. Пятнадцать туменов собрал Казы-Гирей в Бахчисарае. Как будем татар встречать, донцы?
– А сам-то как мекаешь, атаман? – вопросил Григорий Солома.
– Погутарили мы со старшиной. В поле выходить не будем, не устоять нам противу всего ханского войска. Соберем станицы в Раздоры и примем осаду.
– Выдюжим ли, батька?
– Выдюжим, донцы. Крепость добрая, отсидимся. А там, глядишь, и засечная рать поспеет. Тогда ударим вкупе и наломаем бока поганым. Так ли, донцы?
– Так, атаман!
– Кличь станицы в Раздоры!
– Примем осаду!
Васильев постоял, послушал и ударил булавой по красному перильцу.
– Так и порешим, донцы!
Атаман и старшина начали было сходить с помоста, но их остановил громкий возглас казака, прискакавшего к майдану от Засечных ворот:
– Погодь, батька! Царев посол-боярин в гости прибыл. До тебя, батька, просится!
Васильев приказал:
– Проводи боярина в мой курень.
Федька Берсень недовольно глянул на атамана и вновь взбежал на помост.
– Пошто в курень? А не лучше ли здесь послушать царева боярина? На круг его, донцы!
– На круг! – дружно воскликнули казаки.
По лицу атамана пробежала тень: хотелось погу-тарить с послом с глазу на глаз. Но теперь уже поздно, против круга не попрешь.
– Сюда боярина!
Вскоре к майдану подъехал посольский поезд – крытый возок и несколько груженых подвод в окружении полусотни стрельцов в голубых кафтанах. Из возка сошел на землю царев посол в долгополой бархатной ферязи. То был московский боярин Илья Митрофаныч Куракин – полнотелый, среднего роста, с крупным мясистым носом. Приосанился, посмотрел на казаков без опаски.
– Где тут ваш атаман?
– Я Атаман, – дурашливо подбоченился Секира и, выпятив грудь колесом, покручивая черный ус, шагнул к боярину.
– Рожей не вышел, – буркнул Куракин.
– А чем моя рожа плоха?
– Холопья твоя рожа. Не мельтеши!
Глаза Секиры сердито блеснули.
– Угадал, боярин, холопья. Когда-то у князя Масальского на конюшне навоз месил. А ноне вот казак, и шапку перед тобой не ломаю. Кланяйся мне!
– Прочь, смерд! – ощерился Куракин. – Прочь, голь перекатная!
– Братцы! – вскинулся Секира. – Боярин нас смердами лает! Собьем спесь с боярина!
Казаки озлились, тесно огрудили Куракина. Секира подскочил к боярину и сорвал с его головы высокую гор-латную шапку: напялил на себя и вновь подбоченился.
Куракин весь так и зашелся от неслыханного оскорбления.
– Рвань!.. В железа пса!
– Казака в железа?
Секира сверкнул перед лицом Куракина саблей.
– Стрельцы! – взревел боярин.
Стрельцы заслонили Куракина, замахали бердышами. И быть бы кровопролитию, да атаман не позволил. Перекрывая шум, закричал:
– Стойте, донцы! Останьте! Послов не трогают! Дорогу боярину!
Казаки нехотя расступились; пропуская боярина к помосту. Васильев молвил миролюбиво:
– Ты уж прости мое войско, боярин. Горячий нарог дец.
– Не прощу! – затряс посохом Куракин. – Не токмо мне – государю хула и поруха. То воровство!
– Здесь те не Москва, боярин. Не ершись, – спокойно, но веско произнес Федька Берсень.
Куракин глянул на казака, на взбудораженный круг и будто только теперь понял, что он не у себя на Варварке, а в далекой степной крепости с гордой, необузданной казачьей вольницей. И это его несколько остудило.
– Отдайте боярину шапку! – приказал Васильев.
Секира нехотя снял дорогую боярскую шапку, и она,
под улюлюканье и насмешливые выкрики донцов, поплыла к помосту.
– Прости, боярин, – вновь промолвил Васильев, возвращая Куракину горлатку.
Тот поперхнулся, побагровел и осерчало нахлобучил шапку. Васильев указал Куракину на помост.
– Прошу, боярин.
Куракин не спеша поднялся перед тысячами устремленных на него усмешливых глаз. Никогда еще боярину не приходилось держать речь перед таким многолюдьем. Площадь кишмя кишит. А лица! Разбойные наглые, дерзкие, никакого тебе почитания, так и норовят охальным словом обесчестить. Смутьяны!
Вспомнились слова думного дьяка Посольского приказа Андрея Щелкалова:
– Путь твой будет нелегок, Илья Митрофаныч. Нижние казаки на Дону своевольны. Особо не задирайся, но и государеву наказу будь крепок. Не давай Раздорам спуску. Пусть ведают – то земля великого государя, и он на ней бог и судья. Держись атамана Богдана Васильева. Был от него человек. Атаман хочет жить с Москвой в мире и помышляет призвать казаков на службу государю.
«Призовешь таких, – невольно подумалось Куракину. – Крамольник на крамольнике. На дыбе бы всех растянуть. Сам бы кнутом отстегал каждого».
– Гутарь, боярин! – поторопил Берсень.
– Гутарь! – потребовал круг.
Куракин оглянулся на Васильева.
– Придется говорить, боярин. Теперь с круга не отпустят.