Иван Болотников

Взял Семейка после приказчиковой «милости» топор да слюдяной фонарь с восковой свечой, спустился в подполье и, простукав прогнивший венец, решил, что проку жить в такой избенке мало. Надо новый сруб возводить.

Пришлось снова идти к приказчику за подмогой. Калистрат Егорович позволил сделать вырубку в княжьем лесу, а за эту услугу попросил мужика «малость» покосить для него травы в страду сенокосную. Знал Семейка, что по такой милости мужики меньше недели на приказчика не косили, да пришлось согласиться. Уж такова доля мужичья. Сколько кобыле ни прыгать, а быть в хомуте.

Закладывал новую избу Семейка Назарьев по издревле заведенному обычаю. Вначале срубил первый венец, а затем выкопал ямы стояков. Наскреб в сусеке с полчети жита и рассыпал его по ямам, чтобы бог дал житье доброе.

А когда над селом легла глухая ночь, Семейка принес к постройке икону Николая-чудотворца, свечу восковую, четыре полных чарки с водой и четыре ломтя хлеба. Обратившись лицом к чернеющим куполам Ильи Пророка, крестьянин усердно помолился богу, трижды облобызал икону с угодником и, бормоча молитву, спустил в ямы чарки с водой, прикрыв их горбушками хлеба.

Теперь только оставалось узнать – счастливо ли выбранное место для новой избы. Проснувшись рано утром и помолившись на божницу, Семейка подошел к срубленному подклету, заглянул в ямы. Обрадованно перекрестился. Слава те, осподи! Чарки на жите не сдвинулись, и вода из них не выбежала, и горбушки на месте. На сей раз бог миловал. А то, когда первую избу закладывал, одна чарка опрокинулась, и пришлось идти к старухе-чаро-дейке, чтобы она отворожила беду. Чародейке пуд жита отвалил, а все равно, выходит, от беды не ушел. Сгорела изба через три года.

По соседству с Семейкой возводил новую избу ново-подрядчик Карпушка Веденеев. Ему-то легче. Выдал приказчик на постройку льготу в три рубля. Деньги немалые. Карпушка нанял двух плотников и теперь с утра до позднего вечера стучит топором с деревянных дел мастерами. У Семейки еще только три обструганных нижних венца на солнышке обсыхают, а у Карпушки уже выше оконцев сруб подняли.

Хоть споро шло дело у новоподрядчика, но ходил он хмурый, с оглядкой, словно у соседа кур воровал.

– Чего смурый? – спросил как-то Семейка.

Карпушка подсел к соседу, подмотал онучи, стряхнул

с заплатанных портов стружку, протяжно вздохнул и высказал угрюмо:

– Страшно мне, Семейка. Митрия Флегонтыча пу-жаюсь. Запой у него, поди, прошел, вот-вот сюда нагрянет. А я весь в долгах, как в шелках: Капусте – шесть рублев да оброку в государеву казну три рубля и два алтына должен отдать. И опять же за пожилое не заплатил. Перед господином, царем и богом виноват.

– У бога милости много, он – старый чудотворец. А в долгах у нас все село ходит. Помню, в первый раз на Юрьев день две полтины за мной было записано, а теперь уже десять рублев. Экие деньги до смерти не отработать. Так что кабала наша извечная, братец, – проговорил Семейка.

– Митрий-то Флегонтыч и убить может, – уныло тянул свое Карпушка. – Ежели он в ярь войдет, то никому не поздоровится. В прошлую осень он одного беглого мужика поймал, привел в свой терем и приказал ему долги возвернуть. А беглый – гол как сокол. Насмерть запорол его Капуста.

– Не запорет, милок. В нашу вотчину он побоится сунуться. Князь-то у нас, Андрей Андреевич, подле царя ходит. Куда уж твоему Капусте с нашим боярином тягаться, – успокаивал хмурого новоподрядчика Семейка.

Пожалуй, и впрямь зря оробел Карпушка Веденеев. Приказчик Калистрат Егорыч, отъезжая в Москву, неподалеку от деревеньки Митрия Флегонтыча семерых че-лядинцев с самопалами оставил для дозору и наказал им строго-настрого:

– В княжью вотчину Капусту не впущать. А ежели

Митрий вздумает силой на село ворваться – затеять свару. Так князем велено.

Оружные люди согласно закивали головами и остались в дозоре. Соорудили шалаши за княжьими полями и всю неделю поджидали грозного гостя. Но Капуста не появлялся.

Челядинцы засобирались было домой.

– Зря здесь торчим, братцы. Капуста бы сразу беглых мужиков хватился. Укатил он из деревни на цареву службу, а мы тут под дождем мокнем и кормимся впроголодь. Айда в княжьи хоромы. Там и тепло и харч справный подают, – уговаривал челядинцев холоп Никита Скорняк.

– Верно, ребята. Надоело здесь данно и нощно сидеть, да и без девок тошно, – поддержал Никиту Тимоха Шалый.

Оружные люди, махнув рукой, принялись раскидывать шалаши. Но в это самое время, словно подслушав холопий разговор, на дороге от Подушкина показался наездник, поднимая за собой клубы пыли.

Тимоха перекрестился.

– Резво скачет. И кого это угораздило. А может, кто из Москвы с недоброй вестью.

Челядинцы оставили шалаши, взмахнули на коней и принялись ждать, съехавшись на. дороге.

– Капуста, братцы! – ахнул Тимоха, признав по могутному телу дворянина.

Митрий Флегонтыч перед самыми холопами резко осадил коня, закричал сердито:

– Чего столпились, дьяволы! А ну прочь с дороги!

– Укроти свой гнев, батюшка. Не велено нам ни конных, ни пеших в вотчину впущать, – смиренно развел руками Тимоха.