Иван Болотников

– А ты челом государю ударь. Нонче не те времена. Покойный царь Иван Васильевич лихо с князьями расправлялся. И Годунов за дворян держится, – вымолвил Истома Пашков, высокий, широкоплечий, с темно-русой бородой. На нем голубой зипун с позументами ⁷⁹, рубаха красная с жемчужным козырем.

– Написал я челобитную, государи мои. При мне сия грамотка, – проговорил Капуста и вытянул из-за пазухи бумажный столбец.

– А ну, прочти. Мне трижды челом бить царю доводилось. В грамоте надлежит мудрено все обсказать, иначе приказные дьяки под сукно твою нужду упрячут, – деловито проронил приземистый Прокофий Ляпунов в вишневой однорядке.

– А чего мне таиться. Слушайте, братцы, – проговорил Митрий Флегонтыч и развернул столбец. – «Великому государю царю и великому князю всея Руси Федору Ивановичу от холопишка верного Митьки Капусты. Великий государь и царь! Слезно челом бью тебе. Кормлюсь я, холопишко твой, поместьем, что в сельце Подушкино Московского уезда. Да нонче поместьишко мое запустело и служить теперь мне не с чего. Крестьяне разбрелись, кои в бега подались, а многих в свою вотчину князь Андрей Андреевич Телятевский свел. Укажи, великий государь и царь, на княжий разбой, неправды и притеснения Андрея Телятевкого сыск учинить, вину на него наложить и мужиков моих возвернуть. А за укрывательство моих осьмнадцати крестьян, согласно великому государеву указу, надлежит с Андрея Телятевского отписать сто восемьдесят рублев…»

– Вот то верно, Митрий. Еще покойный царь Иван Васильевич за укрывательство беглых мужиков по десять рублев повелел в казну взимать. Пущай мошной тряхнет князь, – проговорил осанистый, горбоносый, с черной кучерявой бородой Григорий Сумбулов в байберковом ⁸⁰кафтане.

«…Великий государь всея Руси Федор Иванович! Воззри на мою горькую слезную просьбу и свою царскую милость окажи», – закончил Митрий Капуста.

Прокофий Ляпунов не спеша отпил из кубка, закусил груздочком и молвил степенно:

– Не все в грамотке указал, друже Митрий. Надлежит государю добавить письма разумного.

– Научи, Прокофий Петрович. Впервой челобитную пишу. Не горазд я к чернильному делу.

Ляпунов расправил крутые плечи и, поглаживая рыжеватый ус, заговорил длинно и издалека:

– Ив моем земельном окладе было не сладко. Пять лет назад пожаловал мне государь за верную службу поместье на Рязанщине в триста душ. Радехонек был. Двести десятин – земли немалые, есть чем кормиться. А когда приехал в поместье, за голову схватился, други мои. Достался мне оклад царского опричника Василия Грязнова. Ранее эти земли боярину Колычеву принадлежали. Сказнил его Иван Васильевич, а вотчину опричным людям роздал. Ну, скажу я вам, братцы, и поместье! Хуже нет. После Василия Грязнова не только что пиры задавать, а и раз изрядно потрапезовать нельзя. Разорил оклад Василий. Мужики обнищали, разбрелись по Руси, земли пахотные запустели – куда ни кинь – пустошь да перелог. Всего с десяток крестьян в поместье осталось, да и с тех неча взять. Призадумался я и челом гобударю Федору Ивановичу ударил. Слезно просил льготы дать года на четыре, чтобы мужики мои дани не платили, ямских и посошных денег в казну не давали, на построй городов и крепостей не отзывались, от наместника, воло-стителя поборов не имели, коня царского не кормили, сена на государеву конюшню не косили, прудов не прудили, к городу камня, извести и колья не возили, на яму ⁸¹с подводами не стояли, ямского двора не делали…

– Ишь ты как закрутил, – прервав Ляпунова, качнул головой Митрий Флегонтыч.

– Вот и в твоей челобитной оного письма недостает, друже Митрий. Не забудь приписать.

– Был бы прок, – буркнул Капуста и снова потянулся к оловянному кубку.

– А про то государю решать. Прислал ко мне царь Федор Иванович приказного человека из Разряда ⁸², чтобы слезную грамоту мою проверить, дознаться, отчего поместье запустело. От голоду, лихого поветрия, государева тягла или от самого дворянина служилого, от его- небре-женья? Две педели ездил приказной по сельцам да погостам с обыском. До всего дознался и государю доложил, что поместье от опричных дел да ливонских тягот запустело. Царь Федор Иванович смилостивился и льготы мне на оные годы дал.

– Так поправил ли дело, Прокофий Петрович? – вопросил Капуста.

– В первые годы, когда поместью моему льготу дали, крестьяне малость выправились. Зачали десятины пахать, хлебушком обзавелись, избенки новые срубили. А потом новая поруха вышла. Мне-то поместьем кормиться надо да цареву службу справлять. Изделье крестьянам на два дня увеличил, оброк деньгами на себя стребовал. Взропта-ли мужики!

– Велик ли оброк с оратая берешь? – поинтересовался Истома Пашков.

– По три рубля, двадцать алтын да четыре деньги с сохи ⁸³, друже Истома Иванович, – ответил Ляпунов.

– Ох, свирепствуешь, Прокофий Петрович, – ахнул Митрий Флегонтыч. – Уже на что я с крестьянами крут, но и то лишь по два рубля с полтиной взимаю. Не зря у тебя крестьяне бунтуют.