Иван Болотников

Глава 7 БОГАТЫРСКАЯ ПЕСНЯ

На небе ни облачка. Жарко. Захотелось пить. Страдники поднялись в верхние торговые ряды. Но доброго кваску там не оказалось.

– Айда в кабак на Варварку. Там завсегда и квасок и медовуха есть, – предложил бобыль.

Болотников согласился. Кабак – просторный рубленый пятистенок в два яруса с малыми решетчатыми оконцами. Срублен в давние времена, еще при великом князе Иване Третьем.

Возле распахнутых сводчатых дверей толпились бражники. Иванка не успел еще переступить и порог, как на него налетела пьяная гулящая девка. Повисла на шее, полезла целоваться.

– Ошалела, дуреха, – оттолкнул девку Болотников.

Девка недовольно тряхнула простоволосой головой

и повернулась к другому питуху кабацкому.

– Слышь, соколик. Дай полушку на чарочку. Выпить охота-а-а.

– Ишь чего захотела, хо-хо! Полушка на дороге не валяется. Ступай, ступай отсель, – замотал косматой головой бражник.

Девка привалилась к посадскому.

– Идем со мной в сени, соколик. А ты мне опосля чарочку…

– Енто можно. Телеса у тя добрые, хе-хе! – посмеиваясь, проговорил питух и потянул девку в темные сени.

Иванка только головой покачал: на селе такого сраму не увидишь.

Вошли в кабак. Здесь полумрак. По темным бревенчатым стенам чадят факелы в железных поставцах.

Шумно, людно. За длинными дощатыми столами, забыв про нужду и горе, бражники пропивали скудные гроши. В правом углу, прямо на земляном полу, привалившись спиной к винной бочке, играл на гуслях седобородый слепой сказитель. Болотников подсел к гусляру, прислушался к его песне.

…Как у ключа у гремучего,
У колодца у студеного Добрый молодец коня поил,
Красна девица воду черпала,
Почерпнула ведры и поставила,
Как поставила, призадумалась,
Л задумавшись, заплакала,
А заплакавши, слово молвила:
«Хорошо тому жить на ссм свете,
У кого как есть и отец и мать,
И отец и мать, и брат и сестра,
Ах, и брат, сестра, что и род – племя.
У меня ль, у красной девицы,
Ни отца нету, ни матери,
Как ни брата, ни родной сестры,
Ни сестры, пи роду-племени,
Ни тово ли мила дружка…»

Пока Афоня Шмоток ходил к целовальнику за квасом, Болотников внимательно слушал сказителя. Песня гусляра тронула. Вновь вспомнилась заимка в густом бору, лесное озеро и Василиса – добрая, грустная и вместе с тем озорная да ласковая.

– Задушевно песню складываешь, дед. Играй еще.

Старец приглушил струны, поднял лицо.

– Немощен стал, молодший. Ослаб голосом. Хворь одолела, – тихо отозвался сказитель.

Болотников принес от целовальника чарку вина, протянул гусляру.

– Выпей, отец. Подкрепись.

– Благодарствую, чадо.

Старец отложил гусли, принял чарку.

– Сыграй, дед, богатырскую, о молодцах добрых, – придвинувшись к бахарю, попросил Иванка.

Сказитель долго молчал, тихо перебирал дрожащими пальцами струны и наконец молвил:

– Слушайте, ребятушки, о временах давно минувших.

Запел гусляр вначале неторопливо и тихо, а затем на

диво Иванке его голос обрел силу и стал таким звучным, что даже кабацкие питухи примолкли.

Из-за моря, моря синего,
Из-за синего моря, из-за черного
Подымался Батый-царь сын Батыевич.
Подошел собака под стольный Киев-град

Надевал Владимир киевский платье черное,
Черное платье, печальное.
Приходил ко божьей церкви богу молиться.
Встречу идет нищая калика перехожая:

«Уж ты здравствуй, Владимир стольный киевский!
Ты зачем надел черное платье печальное?
Что у вас во Киеве учинилося?»

«Молчи, нищая калика перехожая,

Нехорошо у нас во Киеве учинилося:
Подымался Батый-царь сын Батыевич.
Подошел собака под стольный Киев-град».

«Не зови меня нищей каликой перехожею,

Назови меня старым казаком Ильей Муромцем».
Бил челом Владимир до сырой земли:
«Уж ты здравствуй, стар казак Илья Муромец!
Постарайся за веру христианскую».

Говорил казак Илейка Муромец: