Иван Болотников

«Я поеду, князь, к злому ворогу,
И не для тебя, князя Владимира,
А для бедных вдов и малых детей».

И поехал богатырь к злому ворогу.
Но сказал его добрый копь по-чсловеч 1 ›сму:
«Уж ты стар казак, Илья Муромец!
Есть у татар в поле накопаны рвы глубокие, Понатыканы в них колья мурзамецкие,
Из первого подкопа я вылечу,
Из другого подкопа я выскочу,
А в третьем останемся ты и я!»
Бил Илья копя по крутым бокам:
«Ах ты, волчья сыть, травяной мешок!
Ты не хочешь служить за веру христианскую!»
Пала лошадь в третий подкоп,
Набежали злые татаровья,
Оковали Ильюшку железами,
Ручными, ножными и заплечными.
Проводили ко Батыю Батыевичу.
Говорил ему Батый-царь сын Батыевич:
«Уж ты гой еси, стар казак Илья Муромец!
Послужи мне-ка так же, как Владимиру».
Отвечал стар казак Илья Муромец:
«Нет у меня с собой сабли вострой,
Нет у меня копья мурзамецкого,
Нет у меня палицы боевой:
Послужил бы я по твоей по шее по татарской!»

Говорил Батый-царь сын Батыевич:
«Ой вы, слуги мои верные!
Выводите его на поле Куликово,
Положите голову на плаху на липову,
По плеч срубите буйну голову!»

У Илейки вдвое силы прибыло.
Рвал он оковы железные,
Хватал он поганого татарина,
Который покрепче, который по жиле не рвется,
Стал татарином помахивать:
В которую сторону махнет – улица.
Подбегает к Илеюшке добрый конь,
Садится он на доброго коня,
Бил татар он чуть не до единого.
Убирался Батый-царь с большими убытками…

Иванка поднялся с лавки, подошел к сказителю, обнял за плечи. Любил он песню, особенно раздольную да богатырскую.

– Знатно складываешь, дед. Как звать?

– Устином нарекли.

– А отчина где?

Гусляр повернулся к Болотникову, улыбнулся, и все старческое лицо его как-то сразу посветлело, разгладились глубокие морщины.

– Вся Русь моя отчина, молодец. Калика я перехожий. Вот здесь на Москве чуток отдохну и дальше с маль-чонкой-поводырем побреду.

– Что на Руси слышно, отец?

Сказитель устало вытянул ноги, протяжно вздохнул и надолго замолчал, опустив бороду. Ивапке показалось, что дед, утомившись после долгой песни, уснул, но вот бахарь шевельнулся, нащупал рукой суковатый посох и молвил тихо:

– Не ведаю, кто ты, но чую – человек праведный, потому и обскажу все без утайки… Исходил я матушку Русь, всюду бывал. Видел и злое и доброе. И дам тебе совет. Держись простолюдина. Он тебя и на ночлег пустит, и обогреет, и горбушкой хлеба поделится. А вот боярина, купца да приказного стороной обходи. Корыстолюбцы, мздоимцы! Черви могильные. Сосут они кровушку народную, но грядет и их час.

– Ой ли, дед? – недоверчиво покачал головой Афоня Шмоток, вступив в разговор.

– Грядет, ребятушки, – упрямо качнул бородой сказитель. – В деревнях и селах мужики пахотные на бояр шибко разгневаны. Задавили их оброками да боярщиной. И на посадах народ ропщет. Быть на Руси смуте. Вот тогда и полетят боярские головушки.

В кабак вошли земские ярыжки. Пытливо глянули по лицам бражников и побрели меж столов к стойке. А в темном углу, не замечая государевых людей, пьяно закричал крутолобый щербатый посадский в долгополой чуйке ⁹⁰.

– Горемыки мы, братцы! Ремесло захирело, в избах клопы да тараканы, ребятенки с голоду мрут. – Слобожанин с чаркой в руке, пошатываясь, вышел на середину кабака и продолжал сердито выкрикивать, расплескивая вино.

– А отколь наше горюшко? Все беды на Руси от него – татарина Бориса Годунова. Это он, братцы, нам пошлины да налоги вдвое увеличил. Он же и младехонького царевича загубил, и Москву ремесленную спалил, и крым-цев на Русь призвал.

От стойки оторвались трое молодцов в сукманах. Надвинулись на посадского, зло загалдели:

– Бунташные речи сказываешь, вор! Айда с нами.

Слобожанин откинул одного из истцов, но остальные