Иван-чай. Год первого спутника

— Что-то не пойму я тебя, — обиженно сказал Ткач. Пьяные глаза прояснились. — Всех! Всех один черт не облагодетельствуешь. Кому пахать и сеять, а кому и урожай снимать — это ты учти по молодости, потому как разделение труда! Философское разделение, ученая непонятность! Смыслишь? Жизнь, она такая, не совсем ясная штука, парень.

Павлу надоело.

— Неясная жизнь оттого, что мутить ее немало охотников! — сказал он трезво. — А Мурашко с Муравейко знай после смены гайки дожимают, и добровольно.

Первым разобрался в разговоре Кузьма Кузьмич. Он вскинул голову, как придремавший на солнцепеке мерин, отер костистой ладонью сморщенный рот.

— Пустое болтаете все, пустое, — сказал строго Кузьма Кузьмич. — Терновой, он парень… стопроцентный, у него это самое… что на уме, то и на языке! Я уж понял его: хочет до главного докопаться. Н-но… — Тут он понюхал корочку хлеба, икнул и закончил: — Н-но, не по себе дерево хочет срубить! Не поймет, что ему придется войну объявить не кому-либо, а всему порядку в нашей пожарной команде! И это в корне порочное стремление! — Потрогал Павла за локоть: — Я вам, Павел Петрович, по-отечески советую. Многие на моей памяти на этом головы сложили. А нам с вами, к примеру, нечего делить. И Ткач с Тараником — вот они! — вашего Муравейко с напарником шутя за пояс заткнут. Так что подумай: может, овчинка-то и выделки не стоит?

«И этот вовсе трезвым оказался…»

— Не-ет, по-о-осто-ой! — пьяно качнулся и встал обиженный Ткач. — Погоди, постой! Я категорически оскорблен нормировщиком! Он меня с Мурашко, с этим темным ишаком, на одну доску поставил! А я с ним рядом… Понял ты меня, Терновой? Доходит до твоей светлой головы иль нет? Знай сорт людей!

Ткач вцепился в плечо Павла, хотел тряхнуть, но плечо оказалось тяжеловатым для его пьяной руки.

— Убери лапу! — сказал Павел. И, легко освободившись, встал. — Поговорили, как меду напились. И хватит! Спасибо за компанию. И потом… — Откуда взялась столь своевременная догадка, он не мог бы сказать. Но рука как-то сама собой скользнула в карман пиджака, нащупала там четвертную. — Речь шла, мол, в складчину. Кладу свою долю и улетучиваюсь. Не взыщите!

Нахлобучивая кепку, отходил к двери. Шумело в голове.

Ткач смахнул деньги под стол, тяжело обернул к Павлу багровое лицо.

— Та-ак, значит? Задираешь умывальник перед рабочим классом? Принц-ци-пиальность, это самое, показываешь?!

— По-честному, чтобы… — сдерживая хмельное желание избить всю троицу, выцедил сквозь зубы Павел. И толкнул двери.

На воле молодой, стеклянный морозец ожег его вспотевшее лицо.

Горели огни. Далеко в поселке надрывался громкоговоритель — самодеятельный хор заводил придурковатые частушки «Туторки-матуторки».

«Интересно, кто этим хором дирижирует? — помянув черта, подумал Павел. — Всё, к дьяволу! Завтра же откажусь, перейду в слесаря! Клубок гадов! Или дураков, кто их разберет!..»

Дома сказал матери:

— Я, наверное, не буду в этой конторе, мама… Не справлюсь я там. Робу мою не засовывай далеко.

— Да ты пьян?! — всплеснула руками мать.

Из спальни вышла Катя, красивая, белокурая, в модных брючках, с книгой в руках.

— Это что еще за новости? А школа?

Катя приехала с дипломом, вообще удивительно умная, знающая миллион нужных вещей, от фамилий мексиканских кинозвезд до тонкостей поступления в институты и дипломатических новостей, о которых не пишут в газетах. Но она совершенно не подозревала о существовании Ткача с Тараником, сдельной оплаты, понятия не имела о технических нормах…

— Ты… вот что, Катюха! — пьяно сказал Павел. — Если ты будешь со мной и дальше свысока разговаривать, так я… буду драть тебя за косы, как раньше драл!

Он уже хотел показать, как это делается, но Катя шутливо прыгнула через порог.

— Дурачок, уже и кос давно нет! Я их отрезала.

— Специально, что ли?

— Нет, ты скажи, чего ты испугался? Логарифмической линейки?

— А ты дите, Катька, ей-богу.

— Я не дите, а инженер-химик, и ты обязан хотя бы отчасти со мною считаться, — шутливо сказала Катя, выходя из спальни. — И о школе должен подумать. Это для тебя сейчас главное.

Да. О школе-то он совсем позабыл… Придется сидеть пока в конторе во славу народного образования. Ничего не поделаешь.

7

А какой, в самом деле, торжественный и трогательный был первый вечер в школе!

Этого не чувствовали разве те парни и девчонки, которые лишь в прошлом году простились с дневной школой. Но среди горластой молодежи можно увидеть седого человека с колодочками фронтовых орденов, усталого десятника со стройки, решившего на старости лет одолеть семилетку и вечерний техникум (трудно стало работать с новым пополнением!), технорука ближней автобазы с выбритой головой и двух его механиков с остатками шевелюры — все они вышли в свое время из шоферов, знают, куда пропадает искра и где теряют компрессию, но этого нынче мало. Вот и идут они по вечерам на свет школьных окон.

Они входят в классы со сложным чувством смущения, напускной веселости и глубоко запрятанной грусти. Вместе с ними незримо входят их судьбы, а когда человек вспоминает о прошлом, он склонен погрустить немного.